таверны. Ты загладишь вину, работая у него в течение трех дней!
— У хозяина таверны! — чуть было не заплакала она.
— Ты будешь мыть посуду, подметать полы и спать одна.
— Что? — удивленно воскликнул Роман. — Пан Конрад, это дурная шутка! Если ты не собираешься воспользоваться ее услугами, во имя музы, отдай ее мне!
— Во имя Бога, этому не бывать! Что ты скажешь отцу Игнацию на следующей исповеди? Что изнасиловал девочку-подростка?
— Какое же это насилие? Она предложила, ты заплатил, — не унимался Роман.
— Ее вынудили к этому голод и нищета — силы более убедительные, чем меч или пика. И куда более жестокие! Так что садись и допивай свое пиво.
К нам подошел хозяин таверны.
— Ты уж прости, пан Конрад, но я случайно подслушал каш разговор. Что ты там задумал?
— Я собираюсь на три дня обеспечить тебя служанкой. Если она будет хорошо работать, ты, возможно, оставишь ее на более длительный срок. Тебя это устраивает?
— Вполне. Только почему ты решил так поступить?
— Можешь назвать это деянием верующего. Вот, держи деньги за обед. Пойдем, Роман. Нам пора.
Выйдя на улицу, Роман сказал мне:
— Пан Конрад, ты очень странный человек.
Мы несколько часов побродили по городу, в котором убожество соседствовало с варварской роскошью, и остановились помолиться в церкви святого Андрея.
Несмотря на отсутствие знакомых башен в стиле барокко, сейчас церковь почему-то казалась мне больше, чем в двадцатом веке. Вероятно, причиной тому отсутствие высоких строений вокруг. Я задумчиво посмотрел на круглые башни Вавельского королевского замка и собора. Но Роман покачал головой.
— Это не для таких, как мы, пан Конрад.
— Но они же не станут прогонять честных посетителей, — сказал я. — И я все-таки рыцарь.
— Ты рыцарь без лошади, без доспехов и даже без меча. Попробуй, если хочешь. А я подожду тебя здесь.
— Наверное, ты прав. К тому же нам пора искать францисканский монастырь.
Здание монастыря выглядело сурово, но по крайней мере там было чисто, поразительно чисто по сравнению с окружающими его зловонными трущобами. Монах в коричневой рясе провел нас в комнату, где можно было помыться, и я начал понимать смысл библейского обряда омовения ног. Несколько часов ходьбы по дерьму превращают ноги в нечто ужасное.
Когда нас привели к отцу Игнацию, тот радушно приветствовал меня, сказав, что я принят переписчиком за четыре гривны в день. Он показал мне мою келью и спросил, устраивает ли она меня.
— Намного лучше тех казарм, где я жил во время армейской службы.
— Вот и отлично. Ужин сразу после вечерней молитвы, тогда и увидимся.
Он уже собрался уходить, но я окликнул его:
— Отец, а как же Роман?
— Прости, пан Конрад, я полагаю, что его нежелательно брать сюда на работу.
— Но почему бы не дать ему шанс, хоть на несколько дней?
— Это только позволит ему распространять свои богохульные мысли.
Отец Игнаций ушел, и Роман совсем сник.
— Выше нос, приятель! Приходи завтра и вновь попроси его. Со временем он смилуется.
— К завтрашнему дню у меня не останется ни гривны.
— Ошибаешься. — Я отдал ему свои оставшиеся восемь гривен. — Мне они не понадобятся. Вернешь, когда сможешь.
— Спасибо, пан Конрад. Да благословит тебя Бог. Но Игнаций вряд ли захочет видеть меня.
— Попроси его выслушать твою исповедь. Не думаю, что он откажется. А потом приходи ко мне.
Но и на следующий день поэта отвергли.
— Бесполезно, пан Конрад. Он не соглашается. И в городе тоже не получается найти работу.
— Единственное, что могу посоветовать, — попробуй завтра еще раз.
И опять он пришел ко мне отверженный и упавший духом. К тому времени я уже заработал свою дневную плату и, попросив мои деньги у брата-эконома, отдал их юноше.
Так продолжалось еще четыре дня, а потом отец Игнаций позвал меня к себе.
— Что это ты каждый день выпрашиваешь свои деньги и отдаешь их беспутному поэту?
— Видишь ли, отец, я просто не могу позволить ему умереть с голоду.
— Просто невероятно! Ты превосходишь церковь в своей благотворительности!
— Отец, проблему легко разрешить.
— И как же?
— Найми его. Окажи сам немного христианского милосердия.
— Но… — Казалось, он хотел выругаться. — Хорошо! Но если что-то будет не так, отвечать тебе!
— Спасибо, отец!
ГЛАВА 6
Переписчик из меня оказался никудышный.
Все дело в отсутствии навыка. Поймите, я провел несколько лет у чертежной доски, неплохо чертил, а мой технический шрифт считался отличным. У меня за спиной семнадцать лет обучения, поэтому человек я грамотный.
Но я не знаю латыни. А технический шрифт на ватмане японским механическим карандашом не имел ничего общего с черными готическими буквами на пергаменте гусиным пером и чернилами.
Кроме того, пергамент — это разновидность кожи, причем довольно дорогой. Единственный способ стереть ошибку — подождать неделю, пока чернила высохнут, а затем засыпать ее песком и потереть камнем.
Они все-таки согласились с моим предложением использовать линейку и треугольник для разметки страницы и были мне благодарны за это. А еще они сочли меня редким недотепой.
А условия работы! Приходилось сидеть на скамье в холодном, темном скриптории. Крошечные окна в помещении были затянуты промасленным пергаментом, поэтому источником света являлась масляная лампа на столе, в которой еле-еле горел свиной жир.
Большинство других переписчиков также плохо знали латынь, поэтому «погоняла» — простите, автор — диктовал по одной букве. Он говорил «А», и вы пишете «А», говорил «Б», и вы пишете «Б», говорил «В»… Так продолжалось два с половиной часа, затем наступало время очередной молитвы.
Четыре таких отрезка составляли десятичасовой рабочий день, что само по себе не так уж плохо. В двадцатом веке я часто работал и дольше, когда мы отставали от графика. Но если прибавить сюда время, уходившее на молитвы, это казалось уже чересчур.
Я всегда считал себя человеком религиозным. Посетить мессу перед работой совсем неплохо. Но ходить в часовню еще восемь раз в день — это многовато. Особенно когда эти восемь раз — через каждые три часа: Повечерие — в 9 вечера, Полунощница — в полночь, Утреня — в 3 часа ночи, а затем вновь вставать в половине пятого, чтобы в пять идти к мессе.
Я не настолько греховен, чтобы так много молиться. Поскольку я не давал никаких обетов, мне было необязательно делать все это, но меня все равно будили, на тот случай если я вдруг возжелаю духовной пищи.
Прошло уже семь недель, с тех пор как я в последний раз был с женщиной, и мне хотелось немного погрешить. Я здесь неплохо зарабатывал — четыре гривны в день, — однако не мог потратить ни гроша, потому что выходной у меня только в воскресенье, а в этот день таверны закрыты.
И почти не помогло, что непутевый поэт оказался отличным каллиграфом. Учась в Парижском университете, он подрабатывал переписчиком книг. Кроме того, за две недели пребывания в монастыре он проникся религиозным духом. Юноша дал обет послушника, чтобы продолжать выполнять ту же работу, но платы не получал.
Такое быстрое превращение закоренелого грешника в религиозного фанатика — явление не столь
