площадке третьего этажа ее ждала Сабина, одетая в красное платье с глубоким вырезом. Из квартиры доносился аппетитный пряный запах.
Гостья вошла в гостиную и увидела какую-то женщину, сидевшую на диване с книгой в руках.
— Это Мадлен, моя подруга. А это та самая Афдера Брукс. Мы работали над ее книгой. Помнишь, я тебе говорила?
Миниатюрная голубоглазая особа со светлыми кудрями поднялась и расцеловала Афдеру в обе щеки. По всему было видно, что они с Сабиной состоят в близких отношениях.
На небольшом столе, покрытом белой льняной скатертью, на деревянной подставке стояла медная кастрюля. В ней оказалась свинина с укропом. Ее дополняли блюдо с жареной картошкой и бутылка коньяку.
Обе женщины вели себя как равноправные хозяйки. Когда дошло до кофе, Мадлен извинилась и принялась убирать со стола. Сабина и ее гостья продолжали беседу.
— Что ты знаешь о Каламатиано? — спросила Афдера.
— То, что всем известно, или, скажем так, то, что о нем говорят. Твоя бабушка не раз грызлась с ним по деловым вопросам, но очень его ценила. По ее словам, Каламатиано, пользуясь связями в правительстве Сирии, добился того, что ей запретили въезд в страну.
— Что же сделала бабушка?
— Ответила тем же. Для него закрыли Израиль. Она сказала своим израильским друзьям, что Каламатиано связан с сирийскими властями и, вероятно, шпионит на них. Самое занятное в том, что они остались друзьями. Грек глубоко ее уважал. Если какая-то из сирийских находок не интересовала его, то он предлагал ее Крещенции, а она делала то же самое с вещами, найденными в Израиле. Оба питали друг к другу что-то вроде сердечной ненависти.
— Как думаешь, он может отказаться от встречи со мной?
— Вряд ли. Он восторгался твоей бабушкой, и это большой плюс для тебя. Правда, мне рассказывали, что с некоторых пор Грека обуяла паранойя. Он считает, что все вокруг хотят убить его, и повсюду ходит с вооруженными телохранителями. Еще я слышала, что его дом в Женеве буквально набит всяческим оружием, но это лишь разговоры.
— А что ты думаешь об Агиларе?
— Это гремучая змея, которая привлекает тебя свистом и жалит в самый неожиданный момент. По- моему, неправильно было оставлять в его руках книгу. Мне кажется, что, он замышляет что-то недоброе. Ладно, время покажет.
— Я выбрала фонд Хельсинга, почитав дневник бабушки. Она относилась к фонду с большим уважением, даже входила в его экспертный совет. Не думаю, что Агилар способен сделать что-нибудь против меня.
— Многие из покровителей фонда, в том числе и Крещенция, порвали с ним, видя, куда все идет. Они заботились в первую очередь о репутации, а затем уже — о доходах. Агилара и кое-кого из его покровителей прежде всего интересовали деньги. Мы занимались оценкой и реставрацией полотен, которые были конфискованы нацистами у евреев и стояли в черном списке американского казначейства. Наш директор посылал специалистов в горячие точки вроде Колумбии, где те реставрировали картины из коллекций местных наркобаронов.
— Почему же остальные покровители фонда промолчали, не выразили своего негодования?
— В фонд потекли большие деньги. Потом уже стало известно, что Агилар зарабатывает на мошеннических или, по крайней мере, сомнительных операциях. Некоторые покровители фонда, включая твою бабушку, пытались протестовать, но остальных методы Агилара устраивали, и протест был подавлен. Если деньги поступают, зачем доискиваться их происхождения?
— Меня пугает, что ты можешь стать очередной мишенью для этих убийц с восьмиугольником из-за того, что участвовала в реставрации моей книги.
— Я не настолько заметная фигура. Я ведь только восстанавливала листы папируса. Эфраим, Берт и Джон со своим радиоуглеродным анализом сделали гораздо больше.
— Все равно будь предельно осторожна. Вернер тоже был только специалистом по папирусам, а как все обернулось? Полиция не верит в самоубийство. Более того, не исключено, что Вернеру вкололи мощное средство для расслабления мышц, и он не мог сопротивляться. В полиции утверждают, что он был еще жив, когда погружался в воду. Инспектор Грюбер просил сразу же звонить ему, если мы заметим что-нибудь необычное.
— Кто станет убивать одинокую немолодую даму вроде меня? К тому же, видишь, внизу дежурят полицейские.
В дверях кухни неожиданно появилась Мадлен, вытирающая руки.
— Я слышала, что сказала Афдера. Она права. Будь осторожна.
— Дорогая, в моей биографии едва ли найдутся темные пятна. Думаю, мне не стоит беспокоиться. Этот наряд зря торчит у дверей дома. Нет причин меня убивать.
Афдера посмотрела на часы:
— Ой, уже совсем поздно! Мне пора в отель. Завтра лечу в Женеву к Каламатиано. Надеюсь, он согласится встретиться со мной. Сабина, еще раз прошу, проявляй осторожность. Не доверяй никому.
— И ты. Особенно Каламатиано и Агилару. Держи меня в курсе всего. Через два-три дня сдам Агилару отчет о реставрации, чтобы он отправил его в Венецию. Окончательную версию перевода тебе пришлет Эфраим из Тель-Авива. Осталось сделать последние штрихи, на это уйдет одна-две недели. Попрошу его выслать перевод прямо тебе, минуя Агилара.
— Буду очень благодарна. Это сэкономит мне уйму времени. Спасибо за чудесный вечер. Ужин был просто превосходным. Непременно приезжайте к нам в Венецию. Роза отлично готовит. После ее обеда ты моментально поправишься килограммов на двадцать.
Сабина и Мадлен вызвали по телефону такси. Когда Афдера выходила из подъезда, то увидела, как полицейские пьют кофе в машине, вспомнила слова Грюбера о том, что его люди не смогут противостоять опытным убийцам, и вздрогнула от внезапного ощущения близкой опасности.
Сабина проводила гостью и направилась в спальню, где ее ждала Мадлен, сбросившая с себя всю одежду. Несколько часов женщины занимались любовью. Потом реставраторша отправилась в душ. Мадлен заснула и пробудилась от звука фена.
— Иди ко мне, — попросила она, прижимаясь голой грудью к спине Сабины.
— Мне надо отдохнуть, родная. Я ведь уже не молода, не то что ты.
— Ладно, тогда я посплю немного. Домой возвращаться уже поздно.
Обнаженная Сабина подошла к зеркалу, взглянула в него и подумала, что груди у нее все еще крепкие, пока не начали отвисать… почти не начали. С тюрбаном из полотенца на голове она села за антикварный туалетный стол, сделала трехминутный массаж лица, после чего открыла баночку и нанесла на левую щеку немного питательного крема.
Пальцы и щеку женщины немедленно свела сильнейшая судорога. Это начал действовать яд листолаза, содержащий нейротоксины. Ее мускулы с невероятной скоростью становились дряблыми, зрение затуманивалось. Сабина тщетно пыталась ухватиться скрюченными руками за край столика. В зеркале она видела Мадлен, но голосовые связки уже были парализованы. Наконец яд добрался до живота. Сабину вырвало.
От шума проснулась Мадлен.
— Что с тобой? Сердечный приступ? — испуганно воскликнула она, но ответа не получила.
Мадлен вспомнила о полицейских, дежуривших внизу, и подошла к окну.
— На помощь! Вызовите «скорую»! Нужен врач! — прокричала она.
Один полицейский стал вызывать «скорую» по телефону, второй взбежал по лестнице и увидел сцену, достойную Данте. На полу корчилась полуголая Сабина. Лицо ее было жутко перекошено и покрыто рвотой. Полицейский сорвал полотенце с головы реставраторши, вытер ей лицо и попытался сделать искусственное дыхание, но безрезультатно. Сабина стонала, хотя уже несколько минут не чувствовала своего тела. Сквозь слезы она видела, как юноша в синей форме делал ей массаж сердца, однако яд успел распространиться по всему телу. Мадлен держала ее за правую руку. Сабина попробовала было прошептать «Я люблю тебя», но не смогла и этого. Совершенно сухой язык вывалился у нее изо рта.
