– Нет, не говорит, – равнодушно ответил Хярконнен.
– Но он всегда… – начала было Брувер.
– Я знаю, что он заучил три-четыре сотни латинских фраз, но это вовсе не означает, что он владеет языком.
Брувер выглядела куда более изумленной, чем Тихару Ёсида, когда тот увидал первый разорвавшийся снаряд.
– Мне говорили, что в одиннадцатом ударном батальоне большое значение придается «римской дисциплине и самурайской доблести». Даже младшие офицеры открывали штабные совещания уместными по случаю цитатами. У Рауля вошло в привычку демонстрировать свою эрудицию и по другим поводам, – извиняющимся тоном пояснил Верещагин.
– На Ашкрофте этому не придавали значения. Ведь с камнями беседовать на иностранных языках вовсе ни к чему, – прибавил Хярконнен.
Брувер на мгновение прижала ладонь ко лбу.
– Думаю, мне все же не худо бы выучить латынь. Хярконнен поглядел на нее мрачно и, прежде чем выйти, слегка поклонился Верещагину.
Верещагин проследил направление взгляда Брувер, провожавшего Тимо до дверей.
– У Тимо в привычке быстро составлять мнение о людях, хотя в этом он весьма осмотрителен. А теперь вернемся к нашему взаимному допросу.
– Попытаюсь ответить – если смогу.
– Что ж, этого довольно. Итак, как считаете, вы небезразличны Раулю?
Женщина ответила не сразу.
Думаю, небезразлична, – призналась она. – Но я не уверена.
– В этом никто никогда не уверен. Достаточно и того, что вы так думаете. Кстати, и я того же мнения.
– Но вот проявляется это у него как-то странно, – с горечью вздохнула она.
– Я ему об этом пока не говорил, так что, вполне возможно, он ничего еще и сам не знает. У него и без того есть о чем подумать. Мы, как вы уже наверняка заметили, на пороге войны.
– А разве то, что происходит, еще не война?
– Нет, юффрау Брувер, это не война. Нынешняя нестабильная ситуация отличается от настоящей войны примерно так же, как рай от ада. Покуда африканеры не взяли в руки оружия и я не сказал:
– Я вас не понимаю. Так вы говорите, что войны нет? – Брувер явно растерялась.
Очевидно было, что причудливая манера собеседника выражать мысли сбила ее с толку.
Верещагин же спокойно поглаживал пальцами трубку.
– Позвольте уточнить. Ситуация крайне нестабильна. В течение каких-нибудь нескольких дней, если никто им не помешает, фанатики, которые разожгли этот бесплодный конфликт, окончательно потеряют выдержку. И тем не менее на данный исторический момент африканеры как нация еще не сделали выбора. Я убежден, что вы, работая с Симадзу, поняли, сколь ничтожной поддержкой пользуются фанатики на данный момент. Брувер несколько минут молчала.
– Вы хотите сказать, что войны может и не быть? – очень серьезно спросила она.
– Ручей у истока можно перегородить и прутиком, но, превратись он в реку, даже слон не сможет ее пересечь, – ответил Верещагин.
Некоторое время он выжидал, проверяя, верно ли оценил собеседницу.
– А что может помешать? Кто может помешать?
– Этого я не знаю. Я не слишком-то хорошо разбираюсь в политике, которую ведут ваши люди, – решительно заявил, хотя и не вполне искренне, Верещагин. – Из всех африканеров, кое-чего стоящих в политике, я знаком лишь с бургомистром Бейер-сом, но, к несчастью, трагические обстоятельства разлучили нас. Не возьмусь руководить его действиями.
– Вы настолько бесчувственны, что… – начала было Брувер.
– Прошу вас, поймите. Я символ имперской власти. Любой импульс к разрешению конфликта должен возникнуть именно среди местных. Ведь стоит мне показать свою заинтересованность, уверяю вас, как люди, жаждущие крови, захватят всю власть в свои руки – до тех пор, пока я не поставлю африканерский народ под жесткий контроль. Надеюсь, вы понимаете, почему я не хочу этого?
Она глядела на него не мигая.
– Подумайте! Они поставили себя в такую ситуацию, что уже не могут пойти на согласие, а могут лишь осуществлять диктат. Они никогда теперь не поверят, что кто-то может положиться на то, что сами они выполнят договор. Они должны либо править, либо подчиниться. В противовес им другие африканеры должны сказать то, к чему я прислушаюсь, – я же сперва продемонстрирую силу, а лишь потом милосердие. Об этом я искренне сожалею. Обстоятельства, не предоставляя мне права выбора, вынуждают меня совершать то, что Рауль так любит называть «внешним давлением».
– А что, если мы не изъявим готовности к примирению? – спросила Брувер, замерев.
– Тогда мне придется стать строгим учителем. Впрочем, довольно. Извините, что позволил себе отвлечься. Мы должны обсудить сейчас ваше будущее.
Теперь она молчала, слушая его. Ее воинственности как не бывало.
– Вы понимаете, – продолжал Верещагин, – что, когда начнется война, вам придется выбирать. Во многих отношениях наши руки будут ничуть не чище, нежели у ваших соотечественников.
Она не отвечала.
– Некоторые, и даже многие из ваших, возьмутся за оружие. Вы можете примкнуть к ним. Или же можете связать свою судьбу с нами, рискуя при этом тем, что вас отлучат от вашего народа, и, возможно, навсегда. Единственное, чего вам не удастся, – это избежать выбора. Вам, – как, впрочем, и нам, третьего не дано.
– Я верю вам.
– Благодарю. Я редко прибегаю ко лжи.
– А если я выберу второе? Что будет тогда с Раулем?
– Предоставьте Рауля мне.
– Неужели вы никогда не прекратите играть им, словно марионеткой, дергая за ниточки?
– Юная леди, уже многие годы я привык говорить себе: «Этому – жить, а этому – умереть». Не принимать решения – уже само по себе решение.
– А какой выбор вы оставляете мне? Предать своих или предать себя?
– Слово «предательство», по моему мнению, тут неуместно. Прежде вы должны решить, какого будущего хочет ваш народ, а уж потом я позволю вам говорить о предательстве.
– А какое будущее предлагает нам Его Императорское Величество? – задала она контрвопрос.
Верещагин то и дело внимательно поглядывал на трубку, которую вертел в руках.
– Доверю вам одну государственную тайну. Какие бы инструкции ни дал Его Величество, вице-адмирал Ли, похоже, принял ванну в ядерном огне. Подозреваю, что к тому времени, когда я выясню наконец, что это были за инструкции, оба мы состаримся и поседеем. Для блага планетарной политики мне, по- видимому, придется действовать совершенно самостоятельно, на свой страх и риск.
Он дал время собеседнице осмыслить его слова. Глаза ее расширились.
– Но ведь вам все равно придется решать, не так ли? Хотите совет? Разумеется, не хотите, но все равно вы послушаете, ибо вы предельно вежливы. Выбирая сторону, я чаще всего полагаюсь на собственную совесть. Но, поскольку это худой советчик, кончается дело тем, что я выбираю тех, кто мне приятнее.
Брувер помимо воли рассмеялась: какой деликатный ответ!
– Кое в чем могу твердо вас заверить. Если вы пожелаете связать свою судьбу с Раулем, то я любыми средствами, правыми или неправыми, добьюсь, чтобы вы улетели с этой планеты на борту того же корабля, что и ваш Рауль.
