что невозможно было понять, какого возраста говорящий.
— Да, Ацукёки-сама? — смиренно отозвался мужчина.
— Попроси его рассказать мне про хозяйку горы.
— Я этих дикарских россказней уже наслушался, — Менкакуш в последний раз дернул свою злосчастную бороду и вернулся к костру.
Гэндзо подвел съежившегося от страха проводника к своему хозяину. Вид деревянной маски, рисунок на которой изображал оскалившуюся морду великана-людоеда, вызывал в невежественном дикаре суеверный ужас.
— Говори, — властно приказал аристократ.
— Старая легенда, — пробормотал эмиси, избегая смотреть в глаза-щели маски. — Будто бы у горы, под которой мы остановились, есть хозяйка. Некогда была она прекрасной женщиной, матерью целого клана, и до того гордой, что приказала своим сыновьям вытоптать на горе все цветы и срубить деревья, чтобы ничто не могло затмить ее красоту. За что Земля-праматерь наслала на женщину проклятье… Сделала ее до того уродливой, что вода не выдерживает ее отражения — волна подымается, а когда кручи обрастают льдом, стоит хозяйке взглянуть на них — и лавина обрушивается в ущелья. Ни один мужчина не может взглянуть в ее глаза, чтобы не ослепнуть. Но Праматерь справедлива и дала несчастной возможность искупить вину. Если она напоит срубленные деревья и растоптанные цветы кровью своих детей — красота вернется к ней. Тогда хозяйка горы убила всех сыновей, кроме самого любимого, на которого не могла заставить себя поднять руку. С тех пор каждую зиму с вершины своего дома-горы она рассылает ледяные стрелы. Всякого, в кого попадет ее стрела, поражает зимнее безумие — неудержимо тянет его на север, на поиски красавицы, какой когда-то была хозяйка горы. Там она ждет несчастного в окружении белых призраков, некогда бывших ее сыновьями. Мужчин уродливых она отдает в пищу призракам, а красивых берет себе в услужение, чтобы рожать от них детей, кровью которых живет последний оставшийся на ее горе цветок.
— Призраки, ха! — буркнул Менкакуш, который, как оказалось, тоже слушал историю проводника. — Как же, знаю я этих белых духов. «Земляные паучки» по ночам на округу страх наводят, вот и вся хозяйка горы да ее призраки.
Ацукёки поблагодарил эмиси и отпустил его. Хотя солдаты старались этого не показывать, но мрачная история встревожила их. Умолкли веселые разговоры и смех, а вскоре стих и ветер, заметавший снегом горную дорогу. Казалось, погода обещала исправиться. Менкакуш уже хотел приказать выставить часовых и лечь спать, когда тишину нарушил хруст ломаемого снега. Нечто приближалось из темноты к освещенной кострами пещере, нечто огромное и многоногое, пропахивающее сугробы с невероятным упорством и силой. Люди потянулись за оружием, кто-то тихо начал молиться…
Менкакуш сплюнул, взял свое длинное копье и бесстрашно вышел из-под каменного козырька. За ним последовали загадочный воин-аристократ и его широкоплечий слуга. Из плотного белого савана оседающих снежинок показались несколько темных фигур.
— Кто вы? — сильно нахмурив кустистые брови, спросил Менкакуш.
— Друзья, — послышался в ответ человеческий голос, и в свет костров вошли люди в тяжелых танских латах и под императорскими знаменами.
— Моцзы? — лицо Менкакуша расплылось в улыбке. — Ты, что ли?
От группы пришельцев отделился стройный мужчина в таком же, как у бородача, медном шлеме с ярко-алым плюмажем. Предводители двух отрядов обменялись приветствиями. Укрывшиеся в пещерах люди облегченно вздохнули, отложили мечи и радостно приняли нежданных гостей. Встреча с дружественными войсками в горах Оу была большой удачей.
— А это что еще за пугало? — Моцзы осторожно кивнул в сторону деревянной маски.
— Присоединился ко мне со своим слугой еще в Корэхари. Назвался внебрачным отпрыском кого-то из рода Ацукёки, — объяснил Менкакуш.
— Вроде бы хочет увидеть край света. Маску свою он почти не снимает, скрывает уродство или боевые шрамы.
— Сдается мне, разбойник он и убийца, а никакой не Ацукёки, — заметил Моцзы. — Снял доспехи с кого-то из жертв, а теперь скрывается в горах и лицо прячет.
— Может и так, — легко согласился бородач. — Но боец из него отличный. Я решил, лишний меч не помешает. В столице свои законы, а здесь свои…
На том они прекратили обсуждать таинственного аристократа. Гость из столицы начал рассказывать новости с юга, по которым застрявшие в Тохоку солдаты успели истосковаться. Оказалось, еще весной умер старый дайнагон Мататэ[2] , и с его смертью была связана зловещая история.
— Родичи за наследство подрались? — предположил Менкакуш. — Тоже мне невидаль.
— Не перебивай, — раздраженно заметил Моцзы. — Дайнагон-то умер, но перед смертью позвал свою дочь…
— Разве у него дочь была? — изумился бородач.
— В том-то и дело. Старики говорят, была у него дочь, но, то ли утонула, то ли от болезни умерла. А тут объявилась, да такая красавица, что тотчас покорила столицу. Вдобавок наследница, заметь. Вот женихи с челядью дайнагона и передрались за нее…
— А дочь-то что?
— Сбежала на следующее утро после кровопролития. С весны никто ее не видел. А может, и не было никакой дочери, а только призрак людей смутил и к убийствам подтолкнул.
— Чего только не услышишь! — Менкакуш сплюнул. — А ты говоришь, хозяйка горы…
Он рассмеялся, когда увидел, с каким вниманием равнинный эмиси слушал вести из далекого и прекрасного города, где сам никогда не бывал.
Счастливая встреча сняла накопившееся в людях напряжение и успокоила их. Поэтому после того как лагерь уснул, никто не заметил пропажу часовых, а когда раздался пронзительный крик, разбуженные, застигнутые врасплох люди оказались совершенно беззащитны.
— В чем дело?! — прогремел Гэндзо, нашаривая в темноте свое оружие.
— Кто затоптал костры? — ругался рядом Менкакуш.
Когда улеглась суматоха, и проводник сумел раздуть наспех засыпанное кострище — выяснилось, что отряд не досчитался пяти человек. Кроме часовых пропали те, кто спал ближе всего к входу в пещеру. По глубоким бороздам на снегу было видно, что какая-то неведомая, нечеловеческая сила схватила их и уволокла в ночь.
Несколько часов спустя отправившиеся на поиски пропавших товарищей солдаты вернулись в лагерь и привели двух горцев с лицами, заросшими бородами до самых глаз. Дикари были одеты в медвежьи шкуры, перепачканные свежей кровью. Хотя северяне были вооружены топорами, они не сопротивлялись. Менкакуш и Моцзы пытались расспросить пленников, но те только мотали головами и бубнили что-то про дерево, которое невозможно срубить и про людей, оказавшихся заживо погребенными.
— Вот тебе и белые призраки, — раздраженно заметил Менкакуш и приказал обезглавить их.
В ту ночь уже никто не мог сомкнуть глаз. Ранним утром, еще до восхода солнца Менкакуш, с разрешения своего друга Моцзы возглавивший объединившиеся отряды, вывел людей из пещер. Стоило солдатам покинуть убежище, как укрывшийся выше по склону лучник-эмиси осыпал их стрелами. Несмотря на сильный ветер, а может, благодаря ему, костяные наконечники удивительно точно находили незащищенные лица воинов, пробивали толстое дерево щитов и оставляли глубокие вмятины на железных панцирях.
Всадники под предводительством Менкакуша рванули вперед, надеясь настигнуть меткого стрелка, но тот скрылся в зарослях на кручах вне досягаемости лошадей.
Не успели южане опомниться от внезапного нападения, как, из-за соседнего отрога показались конные эмиси. Они выли и кричали, размахивая палицами и топорами. Развевающиеся на ветру медвежьи шкуры, служившие всадникам плащами, усиливали их сходство с дикими зверями.
Северные варвары закружили вокруг сбившейся в кучу пехоты, но осмелились приблизиться к ощетинившейся копьями стене прочных щитов.
— Я, Гэндзо, верный вассал рода Ацукёки, сразитесь со мной, трусы! — взревел слуга, ударил пятками
