социального характера, но чтобы ее объяснить, потребуется небольшое отступление.
Хотя евреи не без основания считаются нацией, предпочитающей всему меркантильный интерес, у самих евреев отношение к этому вопросу более сложное. Конечно, богач в местечке всегда был очень уважаемым человеком и обладал огромным влиянием, которое я ни в коей мере не хочу преуменьшать, но не меньшим, если не большим влиянием и авторитетом пользовались, не говоря о еврейском духовенстве, и представители так называемых «благородных» фамилий, независимо от их материального или общественного положения. Справедливости ради следует заметить, что эти «благородные» тоже в большинстве своем были не бедняками, но их «благородство» в конечном счете определялось не богатством. Скорее наоборот — считалось, что эти «аристократы» не должны унижаться до забот о мирских благах и прочей суете сует, а призваны употребить свою жизнь на сохранение религиозных, культурных и духовных ценностей нации. И более того, если какому-нибудь обеспеченному еврею «низкого» происхождения (как правило, это почти всегда можно было отождествить с более низким культурным и интеллектуальным уровнем) посчастливится взять на себя бремя содержания неимущего «аристократа духа», то он должен был расценивать это как большую честь. Подобные ситуации неоднократно описываются у Шолом-Алейхема.
Причем следует заметить, что речь здесь идет не о священнослужителях — раввинах, цадиках и проч., а о… не знаю даже, как их и назвать. Пожалуй, кроме слова «интеллигенция», никакого определения и не подберешь. И я не уверен, что в истории какого-нибудь другого народа имела место осознанная традиция подобного отношения к своей интеллигенции. Но это так, к слову.
Итак, «благородство» это определялось безупречной нравственной репутацией, склонностью к философии, книжным занятиям и интеллектуализму (разумеется, преимущественно в рамках талмуда), талантами к изящным искусствам и великодушными чертами характера — словом, всем тем, что можно объединить одним словом: духовность, — и рассматривалось как комплекс качеств, переходящих по наследству из рода в род. И если такая «благородная» семья волею судеб вступала в родство с менее «благородной», то в детях «благородные» фамильные свойства предполагались доминантными. Так я, хотя во мне в равной пропорции течет кровь Фрейдкиных, Резниковых, Клямеров и Аршавских, имею основание считать себя именно Фрейдкиным, не только потому, что это фамилия моего отца, но и потому еще, что Фрейдкины, как можно уже понять из вышесказанного, — единственные из всего этого квартета, кого считали такой «благородной» фамилией.
Так вот, Гинеся, кроме того, что она была вдовой Гесл-Лейба Фрейдкина, а это само по себе было уже немало, еще и сама происходила из фамилии Гензелевых, известных в округе «аристократов» из местечка Ветки под Гомелем. И нет ничего удивительного, что богач Резников, который отнюдь не являлся таким «аристократом», а, напротив, был выходцем из самой что ни на есть плебейской фамилии, почел для себя за честь породниться с бедной вдовой из благородного семейства. Более того: если кто и считал этот брак мезальянсом, так это были родственники Гинеси по линии ее первого мужа — старшие Фрейдкины и Лившицы. Особенно были недовольны и даже оскорблены последние, которые, как я уже говорил, почитали себя еще большими «аристократами», чем Фрейдкины, и третировали Резникова не иначе как плебея, выскочку и нувориша, каковым, впрочем, он и являлся на самом деле.
11. СТАРШИЕ РЕЗНИКОВЫ. ХЬЕНЕ-ЛЕЯ И ЕЙСЕФ-ЗАЛМЕН
Как я уже упоминал, у Гирша Мовшевича Резникова было четыре дочери от первого брака, которые стали сводными сестрами трем сыновьям Гинеси: Хьене-Лея (или Лия), Анета, Ревекка и Хава. Я надеюсь, читатель помнит, что Ревекке Резниковой суждено будет со временем стать женой моего деда Соломона, и, таким образом, первая жена Гирша Резникова оказывается моей прабабушкой. Но о ней, к сожалению, мне неизвестно ровным счетом ничего, кроме того, что она умерла в 1905 году и что ее звали Итой, а девичья ее фамилия была Мархасина.
Поскольку судьбы Ревекки и Хавы тесно связаны с жизнью Соломона и станут понятны по мере продолжения рассказа о нем, а рассказ об Анете и об ее огромной роли в объединении семей Фрейдкиных, Резниковых и Аршавских — это такая длинная история, что может окончательно запутать мое и без того очень запутанное повествование (я буду рассказывать об Анете несколько позже, когда немного разберусь с остальными), то, говоря о семье Резниковых, я ограничусь пока рассказом о жизни его старшей дочери — Хьене-Леи. Но сначала мне хотелось бы дать небольшую характеристику Резниковых вообще.
Основной отличительной чертой Резниковых являлось то, что их было очень много. Красная гора буквально кишела Резниковыми. Справедливости ради следует сказать, что семьи Фрейдкиных и Лившицев тоже были не маленькими, но Резниковы в этом деле шли на много очков впереди. У одного только моего прадедушки Гирша Мовшевича было в Красной горе восемь родных братьев и как минимум две сестры, одна из которых (Эстер?) вышла замуж за присяжного поверенного Эстрина и уехала с ним в Харбин, а оттуда в Сан-Франциско, где и живут сейчас ее потомки. Причем в большинстве своем Резниковы были очень бедны и представляли самые малопочтенные у евреев профессии: сапожники, портные, музыканты, просто нищие отцы семейств, не имевшие определенных занятий и с утра не знавшие, где раздобудут пятак на обед для себя и своих, как правило очень многочисленных, детей. Так вот, из всех них в люди выбился только Гирш Мовшевич, и одному Богу известно, как ему это удалось.
Резниковы были чаще всего коренастыми, кривоногими, жизнерадостными крепышами со смуглыми цыганскими лицами, густыми черными вьющимися волосами и блестящими карими глазами. Они были разговорчивы, остроумны и сентиментальны — и все, как на подбор, прекрасные танцоры и музыканты. Старших Фрейдкиных и Лившицев коробила в Резниковых, как мне кажется, их ярко выраженная экстравертность, несколько вульгарный артистизм, наклонность к шумному и излишне помпезному самопроявлению, демонстративная широта натуры и, самое главное, недостаток той внутренней сдержанности и культуры, которую не дает никакое образование. Впрочем, особой образованностью подавляющее большинство Резниковых тоже не могло похвастать.
Женщины рода Резниковых отличались красотой, деловитостью, хозяйственностью и отчасти истеричностью.
Все Резниковы, повторяю, были очень музыкальны. Племянники Гирша Мовшевича, Авруся и Шмерл, руководили местным оркестром, состоявшим преимущественно тоже из всевозможных Резниковых. Этот оркестр был знаменит чуть ли не до самой Польши и помимо еврейских народных песен и танцев исполнял также популярные произведения классического репертуара: «Интродукцию и рондо каприччиозо» Сен- Санса, отрывки из «Ифигении» Глюка и т. п. Впрочем, этим известным произведениям, очевидно из соображений ложного патриотизма и коммерческого успеха, обязательно давались какие-нибудь еврейские названия. Так, в Красной горе музыка на всех свадьбах и праздниках начиналась с «эрштер-танца» (первого танца), каковым неизменно бывал знаменитый полонез Огинского «Прощание с родиной», фигурировавший, однако, в программе под названием «Плач Израиля».
К роду Резниковых принадлежал и местечковый дурачок, рыжий Герш-Бинемин, прославившийся тем, что, когда уже в советское время все в местечке почему-то старались отказаться от высокой чести нести флаг на праздничных демонстрациях («ай, мне это надо?»), это ответственное дело поручалось ему, и он, гордый оказанным доверием, со счастливой улыбкой шагал впереди всех.
Хьене-Лея Резникова (ее обычно звали Лия) где-то в конце девяностых годов прошлого века была выдана замуж за своего двоюродного брата, Ейсеф-Залмена Резникова — сына одного из братьев Гирша Мовшевича. К слову сказать, как читатель мог уже заметить, браки между двоюродными братьями и сестрами в еврейских семьях не только допускались, но и поощрялись, что, естественно, способствовало образованию больших семейных кланов, вроде тех, о которых у нас идет речь.
Лия была женщиной простой и, кажется, помимо семейных и хозяйственных дел имела не много других интересов. Рассказывают, что она отличалась добродушием, хлебосольством и незаурядными кулинарными талантами. Многочисленные племянники (в их числе и мой отец), которые неоднократно и подолгу живали в ее гостеприимном доме, возвращаясь с улицы, прибегали к ней на кухню и хором пели на мотив «кукарачи»:
