Или, представьте себе, прихорашиваясь перед свиданием с взволновавшей его женщиной, он стоит в прихожей у зеркала и, завязывая на коротковатой шее китайский шелковый галстук (золотые пагоды и малиновые драконы на нежно-зеленом фоне), многообещающе подмигивает своему отражению и с деланной лихостью во весь голос затягивает:
Или, в одиночестве вернувшись домой (а наш герой, замечу в скобках, имел несчастье страдать наследственным по отцовской линии метеоризмом — болезнью достаточно неприятной самой по себе, но особенно мучительной для тех, кто проводит много времени в обществе женщин) и облегчив, наконец, свой вспученный желудок, он с довольной улыбкой «начинает потихоньку напевать»:
И потом, когда, немного разочарованный, но ничуть не печальный, он ложится в свою холостяцкую постель, перед тем как погрузиться в сладостный сон, он еще успевает в полузабытьи умиротворенно, но при этом мелодически чисто вывести:
А назавтра все начнется сначала, и, намыливая в ванной свои увядающие щеки гигиеническим кремом для бритья «Ромашка» и прислушиваясь, не кипит ли на кухне облупившийся чайник, он будет размахивать в такт жиденьким помазком и мужественно горланить:
Так он и шел с песней по жизни до тех пор, пока его в свой срок не постигла участь будейовицкого барабанщика. То есть, иначе говоря, до тех пор, пока он не умер. Я, правда, не знаю, успел ли он, подобно своему коллеге из Будейовиц, жениться перед смертью и, если успел, то была ли его смерть как-то связана с этой женитьбой. Но, тем не менее, он все-таки умер. Что ж, как утверждал Гиппократ (в переводе на латинский), «vita brevis, ars vero longa». И я не сомневаюсь, что если мой герой умирал женатым человеком, то на руках у безутешной супруги он еще успел перед смертью пропеть что-нибудь уж совсем непритязательное, вроде:
Вот такая у меня получилась отчасти печальная «история из жизни». Конечно, кто-то может возразить, что это никакая не «история из жизни», а чистой воды вымысел с примесью, вдобавок, довольно неуклюжей компиляции. Но это неправда — вымысла здесь нет и в помине. Те, кто хоть немного знаком с моим творческим методом и со мной лично, могут подтвердить, что я вообще неспособен что-нибудь выдумать из головы. Тем более в настоящем случае, когда прообразом моего героя послужил очень близкий мне человек, который к тому же, как явствует из моего рассказа, уже умер. А один из «семи мудрецов» (очевидно, Хилон) рекомендовал: «De mortuis aut bene aut nihil». Разумеется, здесь не обошлось без некоторой литературной обработки жизненного материала, но в целом, повторяю, ничего выдуманного в моей истории нет, и если я не сумел кого-то убедить, — что ж! — пусть это останется на моей совести.
Между прочим, у моего любимого Жоржа Брассанса есть одна прелестная песенка, сюжет которой почти дословно повторяет мой рассказ. Правда, в ней повествование ведется от первого лица:
Ну, и так далее. А что касается недоумения некоторой части читателей (один мой приятель с юных лет считает слово «недоумение» производным от слова «недоумок») по поводу бессмысленного и грубого (признаться, иногда эти тексты действительно несколько грубоваты) искажения цитат из популярных отечественных песен и романсов, то в этой связи я могу сказать следующее: подобная творческая переработка общеизвестных текстов (между прочим, не только песенных) — весьма распространенное явление нашей культурной жизни. Это один из немногих еще живых жанров народного творчества, который, в отличие от анекдотов, матерных частушек и блатных песен, почему-то до сих пор не привлек к себе внимания искусствоведов и фольклористов, хотя, безусловно, представляет не меньший интерес для вдумчивого исследователя.
Во многом этот жанр восходит к широко бытовавшей и бытующей в народном творчестве традиции создания комических неологизмов на базе «трудных» и якобы незнакомых слов (на самом же деле
