чтобы не удостаивать его ответом.
Но нет! Никто и никогда не сможет поставить мне в упрек снобистское презрение к читателю! Как бы я иной раз свысока его ни третировал, я всегда старался, насколько это в моих силах, подсластить пилюлю. И если порой под маской прямодушия я скрываю лукавое двоемыслие и заставляю читателя теряться в догадках, что я говорю в шутку, а что — всерьез, то это только для того, чтобы в один прекрасный момент (как сейчас говорят: «момент истины») читатель понял, что всерьез я не говорю ничего. И не говорю именно потому, что очень хотел бы считать читателя не глупее себя — а что, кроме скуки и взаимного раздражения, может принести «серьезный» разговор с равным? Недаром в так называемом «высшем свете», где каждый чувствовал себя равным любому и это чувство равенства являлось, можно сказать, альфой и омегой дворянского самосознания, «серьезные» разговоры считались признаком дурного тона. С равным приятно посмеяться общим шуткам, немного позлословить об окружающих, попытаться поддеть его самого на какую-нибудь нехитрую удочку — словом, поболтать о том о сем. Чем, собственно, мы в настоящее время и занимаемся. И я надеюсь, после этих откровенных признаний читатель уже не будет относиться чересчур серьезно к моей псевдоглубокомысленной болтовне и, в первую очередь, ко всему только что сказанному.
Вообще я чувствую, что за все этими откровениями и чистосердечными признаниями я как-то потерял нить повествования. То есть я не хочу сказать, что она у меня когда-то была, но, по крайней мере, до сих пор все шло довольно гладко, одно цеплялось за другое и создавалась видимость какого-то движения (как говорил кто-то из великих: «Движение — все, конечная цель — ничто») и развития мысли. А сейчас, признаться, я даже не знаю, как и в каком направлении мне это движение продолжать. Может быть, все- таки имеет смысл вернуться к разговору о пятистопном ямбе?
Конечно, у меня в голове крутится пара-тройка захудалых мыслишек на эту тему, но это уже получается как-то несолидно: сначала пообещать, потом отказаться, потом снова… Да и, кроме того, если вдуматься, вся эта проблема высосана из пальца. Разве я писал одним только пятистопным ямбом? Не спорю, в этом классическом размере мне действительно удалось создать несколько запоминающихся произведений, и, чтобы читатель не подумал, будто бы у меня появились какие-то комплексы, я готов здесь же привести еще одно стихотворение, написанное пресловутым пятистопным ямбом и посвященное моей хорошей знакомой, некой П.Б. (в девичестве — К.):
Если кто-то из читателей еще не окончательно расстался с иллюзиями и упорно продолжает надеяться (О fallacem hominum spem!), что я начну сейчас рассказывать об истории своих взаимоотношений с вышеназванной Полиной Б., то его в очередной раз ждет жестокое разочарование. Тем более что она в некотором роде представляла собой вполне уникальное явление нашей художественной жизни и с неподражаемым артистизмом исполняла песни идишистского фольклорного репертуара, а также блистала на московских пуримшпилях с песенками моего сочинения, вроде:
— и так далее.
(Я пишу об этом в прошедшем времени, потому что не далее как несколько лет назад я имел удовольствие проводить ее из аэропорта Шереметьево-2 не спрашивайте куда.) Нет, я и на этот раз найду в себе силы удержаться от ностальгических воспоминаний И пусть читатель думает что хочет. Пусть он посмеет (если его представления о морали допускают подобные эскапады) хотя бы в мыслях бросить тень на порядочную замужнюю женщину и на безупречного семьянина, каковым, по общему мнению (я, впрочем, ни в коей мере не склонен настаивать на его абсолютной справедливости), является автор этих строк. Пусть. А мы тем временем вернемся к разговору о стихотворных размерах.
Так вот, разумеется было бы чудовищным искажением действительного положения вещей утверждать, будто бы все мое (не слишком, надо сказать, обширное) поэтическое творчество исчерпывается утомительными упражнениями в пятистопном ямбе, и я, без сомнения, хоть сейчас мог бы привести достаточное количество примеров. чтобы не оставить камня на камне от такого безосновательного утверждения. Но, согласитесь, это будет выглядеть каким-то ребячеством, дескать, не веришь — так на, подавись! Да и, кроме того, я вообще глубоко убежден, что серьезно и доброжелательно настроенный читатель должен верить автору на слово и уж во всяком случае не требовать от него никаких доказательств. А если не верит, то грош цена такому автору, который не в состоянии преодолеть в читателе естественное для любого нормального человека скептическое отношение к тому, что говорит кто-то другой.
Здесь, впрочем, есть и оборотная сторона: я хочу сказать, что, к сожалению, читатель далеко не всегда бывает серьезно и доброжелательно настроен, а пытаться убедить в чем-то злобного и предвзятого невежду — занятие довольно специфическое и требующее особых навыков и пристрастий. Но эта оговорка, при всей ее безусловной справедливости, оставляет недобросовестному автору возможность каждый раз сваливать ответственность за свой некондиционный товар на якобы предвзятого или невежественного читателя. Что, между прочим, мы видим буквально на каждом шагу и чего, я полагаю, в той или иной форме не избежал ни один из литераторов, независимо от одаренности и степени добросовестности. Словом, это крайне запутанный вопрос, если, конечно, начать в нем подробно разбираться. А если не разбираться, то все в общем-то довольно просто, и каждый пишущий в большинстве случаев прекрасно понимает меру своей и читательской ответственности за успех или неуспех своего произведения. Хотя, конечно, это дело очень индивидуальное и зачастую не поддается никаким разумным объяснениям.
В те славные годы, когда я еще не занимался издательской и книготорговой деятельностью и поэтому имел иногда час-другой свободного времени, чтобы пораскинуть мозгами о том и о сем, я часто размышлял о различных аспектах природы художественного творчества. Разумеется, я не пытался найти какой-то
