гамаки.
Даже в мирное время длительное пребывание в замкнутом пространстве, наполненном влажным, удушливым, пропитанным специфическими запахами воздухом, негативно сказывалось на физическом и душевном состоянии экипажа. Во время боевых операций нагрузка на психику еще более усиливалась. Нервы у всех были напряжены до предела, так как в любой момент стальная оболочка могла треснуть от взрыва мины, глубинной бомбы или торпеды, и тогда люди, захлебываясь в хлынувшей внутрь лодки воде, погрузились бы вместе с ней в бездну и больше никогда не увидели бы дневного света. В результате у многих членов команды случались приступы «жестянки». В легкой форме она выражалась в апатии, в крайней — в безудержной истерике, переходящей порой в манию преследования. Очень часто исцелить ее не удавалось даже в психиатрических больницах.
Субмарина с ее конусообразным корпусом своими очертаниями действительно напоминала огромный плавучий гроб.
Приказ хранить молчание
— Приготовиться к отплытию! — распорядился Прин, выслушав доклад старшего помощника, и выстроившиеся в две шеренги на пирсе подводники сразу же забегали как муравьи.
На причале столпилось множество зевак. В основном это были докеры, сотрудники управления порта, зенитчики, офицеры и старшины административной службы, а также матросы с других пришвартовавшихся здесь подлодок. Несмотря на строжайший режим секретности, утром 20 февраля 1941 года на базе в Лориане уже знали, что в море в десятый раз выходит «У-47» под командованием самого «великого» Прина. Именно поэтому высокая девушка с пышной грудью, поправив видневшийся из-под форменного кителя Гитлерюгенда воротничок блузки безупречной белизны, поднесла Прину роскошный букет. Капитан-лейтенант доброжелательно улыбнулся и небрежным жестом приколол один из цветов к петлице длинного, тщательно вычищенного и отутюженного реглана.
Этим людям наблюдение за отходом подлодки от причала вполне заменяло «Вохеншау».[29] Прин демонстративно перебросился репликами с командиром «У-99» Кречмером по прозвищу «Молчаливый Отто». Оба они прекрасно знали, как нужно держаться на публике. На пирсе в Лориане рядом с ними не было капитан-лейтенанта Шепке. Как уже было сказано выше, ранее он командовал использовавшимся в качестве минного заградителя «челноком». На поставленных его субмариной минах подорвалось довольно много кораблей. Наряду с Прином и Кречмером он был третьим немецким подводником, награжденным Дубовыми листьями. Теперь «У-100» под его командованием упорно пробиралась среди громоздящихся друг на друга валов в свою операционную зону в Северной Атлантике. В соответствии с «тактикой волчьей стаи» группа подводных лодок в очередной раз должна была выйти на позиции к западу от Гебридских островов и подобно разъяренным хищникам наброситься на английские конвои.
Последняя радиограмма с борта «У-47» поступила в штаб подводного флота 7 марта. Затем связь с ней оборвалась.
В эти дни в оперативное управление непрерывно поступали короткие радиоимпульсы, содержащие информацию о местонахождении хорошо охраняемых конвоев. Радист «У-70» сообщил о серьезных повреждениях, вызванных взрывами глубинных бомб.
Еще на одной субмарине вышли из строя многочисленные агрегаты, и она была вынуждена оторваться от конвоя. Неожиданно печально известный командир «У-110» капитан-лейтенант Лемп, потопивший в начале войны «Атению», доложил об обнаружении южнее Исландии каравана канадских торговых судов.
После уничтожения огромного и весьма дорогостоящего китобойного траулера «Терье Вилькен» Кречмер также направился к этому конвою. Позднее к нему присоединился Шепке. В очередной раз в ночное небо взвились принявшие форму огненного шара гигантские языки пламени, взлетали облака пара и черного дыма, медленно задирая в воздух нос и корму, переламывались пополам корабли.
В эти часы все офицеры штаба подводного флота пребывали в эйфории, завороженные цифрами потерь британских судов, и вели себя так, будто Англия уже поставлена на колени. Они напрочь забыли об оставшихся без ответа радиограммах командиру «У-47».
17 марта в час ночи «У-99» сообщила в радиоцентр: «Два эсминца — конвой — потопил 50 000 тонн — хайль — Кречмер». Субмарина израсходовала все торпеды, и ее командир собирался вернуться на базу. Больше Кречмер не выходил в эфир.
В операционном зале радиоцентра у дежурных радистов от усталости покраснели глаза. В наушниках постоянно слышались гул, шорох и свист. Остро отточенные карандаши, казалось, сами бегали по бланкам радиограмм, заполняя их столбцами цифр, подрагивающие пальцы не выпускали рукоятки телеграфных ключей.
Около четырех часов утра 17 марта в наушниках застывшего в напряженном ожидании радиста прозвучало несколько невнятных фраз. Затем связь оборвалась и все попытки восстановить ее ни к чему не привели. Старший радист сумел расшифровать только два слова: «Бомбы… бомбы» и сразу же стремглав бросился к дежурному офицеру. Тот немедленно отнес бланк с отчеркнутыми красным карандашом словами Годту. Начальник оперативного управления пробежал глазами квадрат километровой сетки и, заметно нервничая, приказал:
— Кречмеру и Шепке! Немедленно сообщите о своем местонахождении!
Характерно, что Прина он даже не упомянул.
Какое-то время офицеры в Керневеле еще надеялись, что на «У-99» и «У-100» просто вышли из строя радиостанции. Но еще через несколько дней уже никто не сомневался в их гибели.
Один из офицеров, в каком-то смысле исполнявший обязанности «главного статистика» подводного флота, поставил в списке боевых единиц против «У-99» и «У-100» две горизонтальные черты. Формально субмарины считались пропавшими без вести. Однако мысленно он уже придал знаку форму креста. Так в списке отмечались погибшие подлодки.
В высших командных инстанциях ВМС долго не могли оправиться от шока. Ведь из боевого похода не вернулись три наиболее прославленных командира подводных лодок. Их имена занимали едва ли не главное место в арсенале мер идеологического воздействия, широко применяемых Геббельсом и его подчиненными. Полностью контролируемые ими пресса и радио неустанно восхваляли трех подводников, стремясь превратить их в героев и кумиров германской молодежи. Теперь населению следовало достаточно правдоподобно объяснить, куда пропали «Бык Скапа-Флоу» Прин, «Лучший стрелок» Кречмер — еще 21 марта ему досрочно присвоили звание капитана 3-го ранга — и бывший «Дыролаз» Шепке, прозванный сослуживцами «Самым красивым офицером на службе его величества». Даже искушенным во лжи сотрудникам Имперского министерства пропаганды это оказалось не по силам. Официальное признание их гибели сразу же делало несостоятельными все утверждения о предстоящем поражении «коварного Альбиона». Поэтому имена этих офицеров было запрещено упоминать в печати и радиопередачах.
Но на судоверфях, подводных лодках, надводных кораблях, штабах соединений подводного флота, а затем и в других подразделениях вермахта сперва втихомолку, а потом уже открыто вовсю обсуждали судьбу Прина, Кречмера и Шепке.
Между тем английские газеты поместили сообщения о гибели трех немецких подводных лодок на первых полосах под набранными огромными буквами заголовками, а Би-би-си поведало об этом знаменательном событии всему миру. Военно-политическое руководство гитлеровской Германии было вынуждено отказаться от «тактики умалчивания». Но, по мнению Гитлера, ни при каких обстоятельствах нельзя было одновременно извещать о гибели трех наиболее знаменитых немецких подводников, ибо «тем самым будет подорван боевой дух германского народа», который далеко не сразу сможет оправиться после столь удручающего известия. Поэтому 25 апреля в очередной сводке ОКВ[30] было объявлено только о гибели «У-99» и «У-100», а в личном деле Прина появилась следующая запись: «Для публикации некролога требуется личное разрешение фюрера».
