Они сидели впритык на заднем сидении. При движении должна была начаться мерзостная стыковка ляжками – с мужчинами для Михаила непереносимая. Но Библиофил и Крестьянский Поэт сверхъестественно сохраняли микронное расстояние, – учитывая повороты, торможения, развилки.
А это как получается?
Ехать было – семь минут, не более того.
У ворот – не главных, а каких-то боковых, Есенин и охранник махнулись, не глядя, бумажками: белую на белую. В пути сквозь вестибюль, до лифта, в самом лифте, в коридоре – ничем не пахло. У конечных дверей Петр Андреевич, шепнув нечто на ухо Есенину, смотался – пошел выкупать «Библиотеку всемирной литературы». Есенин пропустил Михаила в комнату, сказал: «Я извиняюсь, минутку, доложусь... А вы располагайтесь».
Кабинет?
Отражало стекло на письменном столе. Под ним – открытки: виды городов, с первым мая, с восьмым марта, фотография плачущего толстячка месяцев восьми. Обои: желтые цветочки и золотые листики – туманные. На стене, против окна, – портрет Сергея Мироновича Кирова. «Ах, огурчики да помидорчики, – завыло в Михаиле: он даже притопнул, заездил плечами, – Сталин Кирова пришил в коридорчике!!!» Едва удержавшись, остановив песенку, продолжал осмотр, Киров был нестандартный: вместо коричневого с тусклым маслом реалистического товарища, висел акварельный с подмывкой и подтушевкой, обвод – штриховой. Экспрессионистический, почти условный... Ах, огурчики!!! В коридорчике!!! Нет, что я смотрю, идиот, это же психологическая атака, оставить одного, они наблюдают каким-то образом, надо не дать им понять, вернее – дать им понять...
Но пришел Есенин.
– Сказал начальству, что мы с вами поладили отлично, спокойно приехали, поговорили о литературе. Сейчас, говорю, будем кофе пить. Так он нам дал домашнего печенья. У него жена готовит – сказка. Я был у него на дне рождения – не мог оторваться от стола. Ничего покупного, все свое, и какое! Сейчас сопрем у Петра Андреевича его знаменитый кофе, – я знаю, где термос, – и все выпьем сами. А что, пусть не опаздывает!
– Я бы хотел, – сказал Михаил, – перейти к делу, по которому меня и привели... Я, как вы понимаете, не чувствую особого аппетита...
– Михаил Борисович, вы же сами говорили, что без завтрака не можете. Что ж вы такой ненастойчивый! Сказали – завтрак, а потом – дела, а теперь?.. И я проголодался; давайте, давайте, быстренько перекусим. Вот бутерброды: вам с колбасой или с сыром? Ваш выбор. Я хозяин, вы гость...
Ну конечно, он же видит, что у меня очко играет, и смеется... Надо есть, кроме всего прочего...
– Простите, как ваше...
– Сергей Александрович.
Вот, еб твою мать, он же явно издевается, какой ужас, между прочим, я разве сказал ему, что он похож? Что я вообще успел ему сказать? Ничего!!! И ничего не скажу... А о чем они могут меня спрашивать? Все между собой знакомы – так можно задержать любого из научного мира и шить ему дело. Кто им тогда бомбы делать будет?
– А фамилия?
– Я же вам показывал удостоверение! Что ж вы такой невнимательный, несобранный...
Он меня учит жить, засранец...
– Вы похожи на своего популярного тезку.
Сергей Александрович засиял – и процитировал:
– Ах и сам я нынче чтой-то стал нестойкай...
– Итак, вы предлагаете подзаправиться... Тащите кофе!
Так и только так: свободно, на его языке...
– Оглянитесь, Михаил Борисович; видите сумку?
За Михайловым стулом стояла большая спортивная сумка с надписью «Аэрофлот».
Я и в самом деле невнимательный. Прямо под ногами...
– Конечно.
– Давайте, быстренько, открывайте – там термос. Возьмете себе крышечку – она не нагревается, а у меня свой рабочий стакан.
Ну и что теперь делать? Не брать, сказать: «Сами возьмите»? Это кретинизм, пацанство, он будет смеяться – и правильно сделает...
– Ну, как кофе?
– Что? Простите, ради Бога, я забыл вам налить... Привычка, я всегда завтракаю один, задумался...
– Ерунда, Михаил Борисович! Я же понимаю, каково вам теперь...
– Да, не слишком приятно...
– Ничего, все пройдет, как с белых яблонь дым. Поговорим – вам легче станет. Самое плохое – держать обиду в себе, ни с кем не делиться, злопыхательствовать в компании неудачников, бездарностей. Искать сочувствие там, где искать его просто противно. Конечно, там посочувствуют – пришел блестящий молодой ученый и проводит с ними свое время, разговаривает! Для них это свадьба с генералом.
– Что?!
– Кофе слабенький. Я дома варю турецкий, сразу с сахаром, густо, хорошо.
– Я вас буду вынужден просить не говорить гадостей про моих знакомых! Что преступного в том, что люди встречаются и беседуют? Пора уже перестать преследовать за убеждения!
Годится, я собрался! Он, дебил, считает, что я настолько примитивен...
– Михаил Борисович! Я нагрубил вам, оскорбил?
– Дело не в грубости...
– Давайте, быстренько, скажите мне: я вам грубил, оскорблял?
– Я говорю...
– Михаил Борисович! Да или нет? Быстро, по-мужски!
– Нет.
– А теперь точно так же: быстро, правдиво, положа руку на сердце – этих сморкачей вы считаете своей компанией? Это ваши друзья?.. Я знаю, что вы им друг, а они вам?
– Какое это имеет значение...
– Я ждал, что вы так ответите – не захотите говорить неправду: вам претит вранье, а сказать правду малознакомому человеку – трудно. Так?
– Естественно, что трудно разговаривать, почти... Вы, может быть, скажете мне, в чем причина вызова?
– Какого вызова? Вас кто-нибудь вызывал, задерживал, арестовывал?
– Меня вытащили из постели...
– Вы меня простите, Михаил Борисович, но мне стыдно за вашу ложь! Зачем учиться врать, если всю жизнь вы прожили честно... Я обратил внимание, что даже жене, вы не могли, физически не могли, сказать неправду. Я это понимаю. Мы всегда считали вас сильным человеком. Я сам напросился на беседу с вами... Все-таки больно разочаровываться в людях...
– Да, я не привык врать...
– Зачем же привыкать?! Давайте, быстренько, скажите мне, как вы только что сказали о так называемых друзьях: правду. Вас арестовали, задержали?
– Меня...
– Михаил Борисович! Да или нет?!
– Нет!
– Спасибо. Вас вызывали?
– Меня...
– Не надо, не к лицу это вам!
– Нет!
– Приехали, слезайте... Вас... ну давайте, быстренько, скажите сами! Мне ли вам слова подсказывать!