– Меня... пригласили.
– А зачем такой сарказм?.. Вас насильно привезли сюда?
– Нет, конечно!
– Все, теперь вы – это вы, а не какой-нибудь ... шмаровоз! За вами заехали и пригласили. Когда будете писать заявление, так и напишите.
– О чем вы говорите?! Что писать?!
– Михаил Борисович, вас пригласили. За вами заехали и пригласили – без угроз, без рукоприкладства, упаси Боже! Заехали и пригласили – добровольно. И вы добровольно ответили на приглашение. Я не стал бы вообще заострять на этом внимание, но вы любите точные формулировки... То, что я сейчас сказал – это ваши слова?
– Что вы сейчас сказали?!
– О том, что вы согласились принять приглашение сотрудников Комитета государственной безопасности побеседовать с ними за чашкой кофе. Вы согласны?
– Не понимаю, к чему эта казуистика...
– Михаил Борисович, я тоже не понимаю, к чему эта казуистика. Вы же сами все это сказали – я просто повторил, чтобы не было ошибки, пререканий... Я правильно повторил, ваши слова?
– Сергей Александрович, мне надоело!..
– А мне?! Вы просто пользуетесь своим превосходством в умении дискутировать. Это, знаете, не по- джентльменски... Давайте завершим нашу дискуссию без взаимных обид, а? Чтобы мне ничего не казалось, скажите быстренько – я правильно повторил ваши слова?
– Практически...
– Михаил Борисович, вы мне обещали, нехорошо! Да или нет?
– Да.
– Вы бутерброд не доели? Наверное, хотели с колбасой, а взяли с сыром! А я как раз люблю больше с сыром. Давайте договоримся: вы ничего не делаете и не говорите, не спросив у меня, а то получается, как с этим бутербродом: и вам плохо, и нам неприятно. Договорились?
И впрыгнуло в дверь есенинское начальство – малое и по-балетному стройное. Цвет кожи – светлый коньяк, нет, не коньяк даже, а экспортная шпрота: выдержанная, сухенькая... И рядом лимон. Все знало начальство о своем цвете, – потому была на нем ярко-лимонная шелковая распашонка с короткими рукавчиками, с тончайшей белой змейкой и зеленым крокодильчиком под левым соском. Михаил Липский любил под такую шпроту ржаной хлеб с маслом. Начальник и об этом знал: брючата на нем – хлебно- ржаного цвета со сливочным пояском.
Все было хорошо у Сергея Александровича с Петром Андреевичем. Одно мешало: глаз у них был неспокойный, как будто без зрачка, без центровки. А у аппетитного их начальника глаз был черный, зауженно выведенный к вискам – и смотрел на Михаила.
– Доброе утро, Михаил Борисович!
– Доброе утро.
– Мое имя-отчество: Рэм Тихонович. Как вы, конечно, знаете, в конце двадцатых, да и где-то до середины тридцатых, давали такие имена...
– Я знаю.
– Ну вот. С печеньем расправились? Могу дать еще по штучке.
Сергей Александрович облокотился на Михаилов стул:
– А мы, Рэм Тихонович, только с бутербродами успели покончить – заговорились... – Я что хотел, Сергей Александрович... Доешьте, пожалуйста, свою порцию печенья, а потом зайдите ко мне. Покуда я вас поэксплуатирую, Михаил Борисович успеет написать заявление. Вы только объясните ему, как шапку писать.
– Так я уже готов, Рэм Тихонович... Михаил Борисович, вы сами напишете, только запомните, пожалуйста: в центре листа большими буквами «Заявление», а в правом верхнем углу: «Председателю Комитета государственной безопасности».
Боже мой, Боже мой, что я им напишу? Они даже не сказали, в чем дело, я понятия не имею, что им известно, но – как это ни банально – им, по всей вероятности, известно все... Нельзя ничего писать, почему я сижу, как...
– Я не обязан писать никаких заявлений! Все, что я хотел сказать, я сказал. Если у вас есть вопросы – спрашивайте, я отвечу.
– Михаил Борисович, а ведь мы с вами договорились: сначала подумать, посоветоваться, а потом языком трепать!
– Сергей Александрович, возьмите себя в руки! Вы не первый день работаете... А то Липский воспользуется вашим возмущением – и напишет в ООН жалобу, что его оскорбляли в гебухе. Вы ведь так нас зовете, я не спутал?
– В чем меня обвиняют?!
– Вас? А кто вам сказал, что вас обвиняют? Вас кто-нибудь запугивал? Допрашивал? Оказывал на вас давление? Может быть, Сергей Александрович, который сидит здесь с вами с восьми утра, пять часов подряд, и угощает вас своим завтраком, вас ударил?! Я ему завтра не дам отгула за то, что он потратил на вас весь рабочий день! У него и поважнее дела найдутся... Если вы недовольны – возьмите бумагу и ручку и напишите – в прокуратуру. Мы организация поднадзорная, нас проверяют регулярно, будьте уверены! Всегда проверяли.
– Я не знаю, что вам писать...
– А вы не ждите подсказки! Это только в антисоветских книжонках пишут, что следователь-чекист заготавливает заранее протокол и дает подписать невинному страдальцу! Я вижу, что вы и в эту ложь поверили, Михаил Борисович?
– Я не верю антисоветским книжонкам!
– Не верите – правильно делаете. Прочли их, поняли, кто и зачем их сочиняет, распространяет, размножает – отлично! Садитесь и пишите, а в конце добавите, как собираетесь жить в дальнейшем. А подсказывать вам никто не будет.
– Что вы хотите знать, я вам скажу, дайте мне понять...
– А вы еще не поняли? Все. Сергей Александрович, подпишите ему пропуск пусть идет на все четыре стороны!
– Я ничего не сказал такого, что...
– Все! Вы меня простите за грубость Михаил Борисович, но я вас приблизительно лет на двадцать старше: вы мне надоели! Я с вами беседую пятнадцать минут, а Сергей Александрович – пять часов. Представляю, как вы ему опротивели. Я бы не выдержал, у меня нервы давно измотаны! Сергей Александрович, пишите пропуск Липскому и пусть его уведут отсюда: нам надо работать а не баклуши бить.
– Что мне будет...
А вы надеетесь, что я вам угрожать буду?! Гораздо более опытные провокаторы старались от меня добиться незаконных действии – и безрезультатно. Идите к своим единомышленникам, возьмите у них на прочтение какую-нибудь стряпню – там все написано: вас, бедняжку, отправят без суда и следствия в Сибирь на лесоповал! А мы позже дадим вам возможность убедиться что и это ложь. А пока убирайтесь отсюда!!! Сергей Александрович, где его пропуск?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Четыре дня подряд ходил Михаил Липский в есениново обиталище – без будильника вставал в семь. Два раза свои бутерброды принес, а два раза – Есенин опять угостил Он, впрочем, только позавтракать и поощрить забегал: дела, дела, совсем замотался. А Рэм Тихонович ел домашнее печенье у себя в кабинете – больше не угощал, обиделся на Михаила. И Петр Андреевич ни разу не появился: как ушел в магазин подписных «зданий, так и пропал навсегда...
(Все у нас по три раза – как на спартакиаде народов СССР. А у Бонда-полковника трех попыток не дают. И двух не дают. Одну. В лагерях тоже все с одной попытки: первая, она же последняя. Не знаю, возможно, в жизни и не так, но в гебухе и лагере – так. С первого взгляда, с первого разговора...
Знают они нас, знают, а мы и себя не выучили за длительный и неприятный период. Брезгуем? И
