Тишина. Знаю, что сейчас каждый из нас впился взглядом в зеленку. Солнышко приходит нам на помощь, вырывается-таки из-за скал, бьет по глазам духам, не дает нормально прицелиться.
Сзади слышу голос Гены:
– Мужики, вижу! Сейчас стреляю, смотрите на вот тот камень прямо перед нами. За ним, за кустами, стена, в ней окно-амбразура. Оттуда бьют.
Я всматриваюсь до рези в глазах. Камень вижу, кустарник тоже, а вот стену, а тем более амбразуру – нет. Интересно, кроме Лисы, еще кто-то что-то видит?
Бах!
Не реагирую на выстрел сзади, вижу, как пуля выбивает пыль и кремнистые осколочки из стены. Есть! Теперь и я увидел сложенный из камней дувал, небольшое, вытянутое вдоль узкое оконце.
Кулаков вполголоса говорит всем:
– Парни, лишний раз не стреляйте. Просто следите за возможным передвижением духов. Лиса – повнимательнее. Дизель, Малец, прикрывайте тыл. Аккуратнее там! Узбек, пулемет к бою, попробуй достать амбразуру.
Не успевает ротный договорить, как Шохрат лупит длинной очередью по узкой щели. Пули ложатся выше, визгливо уносятся в ветки кустарника, срикошетив о камень, сбивая листву.
– Узбек, пониже возьми, попробуй сбить кустарник, – прошу я Шохрата. – Плохо вижу, что там.
Шохрат еще раз длинно стреляет, но его пулемет быстро замолкает, поскольку духи в ответ открывают огонь.
Почти бесшумно ударяет выстрел винтовки. Лиса ругается:
– Твою мать… ведь попал туда, в щель, а никого не зацепил… Товарищ капитан, хреново дело…
– Что видишь, Лиса? – спокойно спрашивает ротный.
– В общем, похоже на дот, – докладывает Гена. – Со стороны дороги у них две амбразуры. Вон она, вторая, ниже сантиметров на пятьдесят и правее на метр.
Я слежу глазами за указаниями Лисы и точно замечаю все, о чем он говорит, вижу очертания грубо сложенного каменного укрытия. Ну, грубо не грубо построено, нам от этого все равно одни проблемы: в горы назад не уйти, влево или вправо тоже; как на ладони будем, из пулемета нас положить, как два пальца об асфальт!
Кулаков достает бинокль, прижимает наглазники к лицу, смотрит и думает. Вижу струйки пота на его висках, они скатываются по щеке, наливаются крупными каплями, срываются с кожи и расплываются жирными пятнами на рукаве бушлата. Откуда я знаю это, если довольно далеко нахожусь от командира и видеть на могу в подробностях? Так догадываюсь, поскольку сам уже потею. М-да, еще с полчаса, и солнце начнет нас медленно зажаривать. В бушлатах и бронежилетах лежим, получится мясо шурави в собственном соку. Вкусно, наверное, душкам будет. Только вот хрен им! Постепенно начинаю выдираться из броника, стягиваю бушлат, вынимаю из его карманов пачку «Охотничьих», спички и две гранаты. Курить я вовсе и не собирался, просто для сохранности вынул сигареты, чтобы уцелели, когда вся эта херня закончится, здорово курить потянет. Все кладу перед собой, бушлат же откидываю в сторону, нет ему тут места. И тут же в меня летит пулеметная очередь духов. Пока отвлекал их, Кулаков и Малец тоже стянули с себя лишние вещи. Думаю, Лиса, Узбек и Дизель сделали то же самое.
Теперь напяливаю бронежилет обратно на себя. Эх, красота! Без бушлата я еще надежнее спрятан от духов, еще глубже прячусь за ставшим родным камень.
– Лиса, сколько их там? – кричит Кулаков.
Слышу, как Гена выплевывает спичку и задумчиво отвечает:
– Не пойму, товарищ капитан, трое или четверо. На одном точно серый пакуль, второй в тюбетейке, третий в чалме, а четвертый просто лысый… – Лиса замолкает. – Впрочем, может быть, лысый тот же, что и в чалме был. Темно там у них, – словно извиняется снайпер. – Рожи плохо видно!
Я смотрю на циферблат часов. Твою мать! Мои часики, трофейные «Омакс», пострадали во время стычки. Когда это я успел хрястнуть их о камни? Стекло циферблата покрылось сеточкой трещин. Вот же, а кто-то ведь говорил, что на «Омаксе» вместо стекла хрусталь стоит, такой ребристый, с четкими гранями, словно драгоценный камень, и твердый, хрен разобьешь, даже если постараешься. Видать, я постарался. Не только циферблат хрястнул, вон и локоть на правой руке саднит; расшиб, когда сунулся к земле от пуль. И не заметил ведь. Жалко часы. Ну да хрен с ним, с «Омаксом», какие наши годы!
Уже давненько, может быть, с полгода назад, надыбали мы караванчик небольшой, всего-то четыре полугрузовые «Тойоты». Шли они по Калатке – так мы, шурави, называли дорогу, ведущую от Кандагара до Кабула. Что везли, было непонятно, поскольку кузова пикапов оказались плотно затянуты выгоревшим, белесым брезентом. В любом случае караван нужно было брать, мало ли что они могли везти сюда, в глубь Афганистана: оружие, взрывчатку, мины или наркотики. Если уж мирный груз, то господь с ним, пусть везут – несмотря на то что все, что перевозилось из соседних стран, было контрабандой. Но наше-то какое дело? Везут и везут, надо же как-то существовать дуканщикам, оптовикам да и простому люду.
Меня всегда поражало и удивляет до сих пор изобилие товаров в воюющей стране. Просто уму непостижимо. К примеру, рынок в любом мало-мальски крупном кишлаке, я уже не говорю о городишках. Купить можно все. Бродячие дервиши всегда могут рассчитывать на какие-то лохмотья, драные, прожженные во многих местах плащи-накидки, завшивленные, дырявые головные уборы: тюбетейки, чалмы, пешаварки. Более избалованный нищий люд мог позволить себе старые, поеденные молью и временем пакули, пластиковые сандалии, мы их называли «кандагарками», что-то очень похожее на современные пляжные тапочки. Наряду со всем этим шмотьем легко можно было купить кожаные куртки или плащи из тончайшей, великолепно выделанной лайки, дубленки, с мягкой овчиной внутри, джинсы не только азиатского, хренового качества, вроде «Монтана» или «Бруклин», а настоящие, американские «Леви Страус», «Ли» или «Роки». Конечно, приобрести на дембель такие штаны, да плюс трикотажные батники было зачастую невыполнимой мечтой каждого солдата из ограниченного контингента. Помимо шмоток, поражало изобилие технических товаров. Радиоприемники, телевизоры, видеомагнитофоны, обычные магнитофоны японского производства каждый из нас мог видеть на гражданке только в импортных рекламных журналах. Надо сказать, что аппаратура работала от батареек, в редких случаях кто-то из местных жителей мог похвастаться наличием аккумуляторов. В продаже были и различного вида батареи, начиная от мотоциклетных «Хонд» до огромных вертолетных, танковых или камазовских. С бытовыми приборами соседствовали огромные терриконы различных приправ к пище, разноцветные молотые перцы, чаман, шафран, барбарис, гвоздика и прочее, и прочее, аппетитно пахнущее, было насыпано на тряпки, расстеленные в лучшем случае на досках прилавков, а то и просто на земле. Ветер взметывал придорожную пыль, смешивал ее с сумасшедшими запахами приправ, а потом носил по базару, заставляя чихать и кашлять покупателей и торговцев.
Если бы караванщики тогда остановились по первому нашему требованию, могли бы остаться в живых. Однако когда на дорогу метрах в пятидесяти от приближающихся автомобилей вышел Шохрат, поднял руку, давая понять, что нужно остановиться, из пассажирского окна первой «Тойоты» высунулся автоматный ствол, и пули прочертили дорожку у самых ног Узбека. Конечно, напрасно они это сделали. Неужели не понимали, что вот так, запросто, никто бы не вышел на дорогу. Безусловно, знали, но поскольку шли из Пакистана от ущелья Шенарай, то еще и прекрасно понимали, что их могут перехватить либо духи, либо мы. Торопились ребята в кишлак Назаркала, там могли на какое-то время затаиться, спрятать машины. Кишлак недаром пользовался не очень хорошей славой, «отстаивались» частенько там и грузы с вооружением, и раненые духи могли отлежаться, даже формировались некрупные, но боеспособные соединения моджахедов. Знало об этом и наше командование; мы периодически шерстили кишлак, прочесывали, пытались установить договорные отношения. Но, видать, страх перед моджахедами пересилил льготы, предлагаемые шурави, хоть и страдали жители от боевых действий, неизбежно проводимых советскими войсками во время проводки через кишлак крупных караванов. Да и кому могли понравиться бомбовые удары по жилищам или артобстрелы? Терпели жители и жестокие расправы над собой, когда раздосадованные потерями грузов караван-баши срывали свой гнев – резали глотки первым попавшимся назаркалинцам, обвиняя их в том, что своевременно не сообщили о готовящемся нападении на караван.
Сопля ударил из пулемета прямо под колеса грузовичка, потом повел ствол вверх, перечеркивая
