Шпионы

других, нормальных языках они немы, их немцами и зовут; и старик-бродяга никак не отозвался на поднятый тарарам именно потому, что он злобный и коварный немец.

Верил ли Стивен, что эта двусмысленная фигура является еще и таинственным дружком тети Ди, как внушала ему Барбара Беррилл, или что мать Кита целовала бродягу под железными листами? Нет. Подобные предположения казались ему совершенно нелепыми. Даже если тетушки и заводят себе дружков, то уж точно не из дряхлых побродяжек. Даже если кто-то кого-то и целовал во время затемнения, то уж точно не поганых немых немцев.

И все же в сознании Стивена, в сокровенных его глубинах, подобно легчайшему аромату, витал почти неслышный отзвук слова «дружок», едва уловимый след поцелуев украдкой.

Мне кажется, ему больше всего хотелось, чтобы сумятица в голове улеглась, чтобы никаких новых событий не происходило и все стало, как было раньше. Невинный и простодушный шпионаж, суливший столько радости, обернулся отвратительной неразберихой. Вот бы пришел Кит с совершенно новой, потрясающей затеей, которая вытеснит прежнюю у них из головы.

Но Кит не приходил, предоставляя Стивену сидеть и размышлять в одиночестве.

Здесь, кстати, и крылся другой повод для беспокойства: что случилось с Китом?

Стивен не раз решал про себя: сейчас он пойдет и как ни в чем не бывало постучит в дверь Китова дома… Словно по волшебству, дверь тут же отворялась, но на пороге появлялся вовсе не Кит, а его мать. Стивен сразу вспоминал ее невысказанный упрек, ее печальное «Эх ты, Стивен!» и оставался на месте – ждать Кита.

Я поднимаю глаза и внимательно смотрю на наблюдающего за мной мальчика. Как-то он разобрался в причинах своей тревоги? Но мальчик исчез; наверняка побежал докладывать обо мне матери. Она сию минуту явится – посмотреть, в чем дело, – и, увидев, что я заглядываю в окна ее гостиной, немедленно позвонит в полицию, как в далеком прошлом позвонила миссис Хардинг, заметив в Тупике таинственного злоумышленника.

Я иду прочь по тротуару, затем снова перехожу мостовую… Вот и дом Кита.

Естественно, ровно то же самое сделал в конце концов и Стивен. Что ж ему еще оставалось?

К тому времени, впрочем, события начали понемногу отступать в прошлое; так оно ведь всегда и происходит. Ничего нового не случилось. Быть может, все на самом деле уже стало, как прежде?..

Я опасался не напрасно: дверь открывает мать Кита. У меня не хватает духу взглянуть ей в лицо, потому что все мое мужество ушло на то, чтобы дойти до их двери и постучать; но вроде бы она улыбается мне с прежней безмятежностью.

– Здравствуй, Стивен, – говорит она, по-моему, без тени упрека. – Давненько ты у нас не был.

– А Кит выйдет играть? – не поднимая глаз, выдавливаю я традиционную фразу.

Мгновение она колеблется. Затем, обернувшись к верхней площадке лестницы, зовет:

– Кит, солнышко! Это Стивен!

И одаряет меня еще одной улыбкой:

– Может, поднимешься к нему, Стивен? Он прибирается в детской.

Я вхожу в дом, и меня вновь обступает знакомый незыблемый порядок вещей: вешалка с одежными щетками и рожками для обуви… стойка для тростей и зонтов… акварель с видом на долину Троссакс… пагоды… Откуда-то снаружи доносится бесконечное соло для собранных в трубочку человеческих губ; соло то ближе, то дальше, в зависимости от того, куда перемещается по садовым делам отец Кита. Под взглядом матери Кита я взбираюсь по знакомой лестнице. Старинные часы бьют четверть.

Да, все как прежде.

Сидя на полу, Кит складывает в коробку конструктор, каждую деталь – в предназначенное для нее отделение.

– Смотри, голубчик, не наступи, – метнув на меня взгляд, говорит он.

Я сажусь на пол напротив него. Он молча продолжает укладывать конструктор, будто нет ничего удивительного в том, что меня столько времени не было, а теперь я снова тут. Наверно, хочет этим сказать: никаких необычайных событий, собственно говоря, не приключилось. Дает мне понять, что игра окончена. Обнаружилось, что вопрос о шпионской деятельности его матери, казавшийся прежде неотложным, решить не так-то просто. А потому его убрали в архив и забыли, как случалось с многочисленными другими вопросами, в свое время казавшимися совершенно безотлагательными. Ни Кит, ни я больше ни разу о нем не вспомним. Все-таки Кит нашел способ положить конец всем неприятностям и тревогам. Я так и знал!

Я вдыхаю милые, знакомые запахи: от фланцев и стоек конструктора исходит бодрящая свежесть металла, от коробки пахнет чистым новым картоном; в носу щекочет от резкого, пьянящего запаха клея, на котором держатся крылья самолетика, и от запаха ацетонового растворителя для красок, которыми нанесена маскировка; солидно и сдержанно пахнет светлое машинное масло, которым смазаны многочисленные подшипники в многочисленных модельках и моторчиках.

– Давай прокладывать железную дорогу дальше, – предлагаю я. – Построим над тем ущельем путепровод, хорошо?

Я даю Киту понять, что мне все ясно. То есть я готов верить, что мы не вслушивались в жуткую тишину у подвала, что отметки в дневнике ровным счетом ничего не значат и что безлунные ночи наступят и пройдут без происшествий. Иначе говоря, я обещаю Киту, что, как и он, ни словом не помяну тех событий и с радостью принимаю его решение, понимая, что игра окончена.

Кит продолжает укладывать стойки к стойкам и фланцы к фланцам. Безупречный порядок, царящий в комнате, постепенно становится еще безупречнее.

– Когда это закончу, буду чистить крикетное снаряжение, – роняет Кит.

Я наблюдаю за ним. Он, разумеется, пропускает мимо ушей мое заурядное предложение насчет путепровода – ведь оно исходило от меня, а не от него. Вот сейчас, откуда ни возьмись, у него в голове родится совершенно новый замысел. Кит поведет нас на новые приключения, и мне страстно хочется