– Убери эту падаль отсюда, – кричит один из полицейских. – Надо принести веревку, чтобы ее оттащить. Нельзя останавливать движение.
Возница куда-то исчез. Толпа все еще сплочена. Ропот усиливается. Что они тут наводят напраслину на евреев? Никогда еще Иоанна такого не слышала. Кто ее завлек в эту ужасную толпу, как в ловушку? Ну, конечно, этот долговязый парень, и никто другой! Ведь он прямо так и спросил: ты – еврейка. Ей кажется, что все вокруг против нее, что ее втягивает, как в водоворот, мешанина человеческих рук, ног, тел под этим бледным небом с туманным солнцем, падающим на нее.
– Кто хочет кружку пива за работу? – кричит возница. – Помочь оттащить эту падаль.
Движение намечается в сплоченной толпе, многие проталкиваются вперед. Тип в цветном свитере оказывается первым. Локти его острее всех других. Иоанна чувствует толчки в спину. Но боль ее больше не трогает. Извиваясь в образовавшемся проходе, она выскакивает из толпы: скорей! Скорей! Только бы не заметил ее парень. Площадь остается за ее спиной. Она бежит, и осенний ветер обжигает ей лицо. Косы ее окончательно расплелись. Дома и люди в ее глазах качаются, как пьяные, ручки и тетради в ранце прыгают. Иоанна спасает душу от убийцы и не останавливает бега, пока не видит перед собой продавца сосисок в белом колпаке, стоящего за своим круглым, блестящим баком на углу улицы, ведущей на площадь, и выкрикивающего свой товар. Иоанна останавливается и бросает назад испуганный взгляд. Слава Богу, убийцы не видно!
– Горячие сосиски, маленькая госпожа! – сердечные нотки в голосе продавца и приветливое выражение его лица успокаивают Иоанну.
– Большое спасибо, я не голодна, господин, – отвечает Иоанна, и в ее голосе тоже появляется приветливость. Медленными спокойными шагами она проходит к своему дому.
Из трамвая, остановившегося у въезда на площадь, сходит доктор Ласкер. Волосы Иоанны дико торчат во все стороны, пальто распахнуто, чулки спущены на туфли, пот и слезы на покрытом пылью лице.
– Иоанна, что с тобой случилось?
– Филипп, на площади было большое скопление народа. Сдохла лошадь. Но им это не было важно. Только проклинали евреев. Ах, что только не говорили! Убийца, который стоял под дубом, завел меня в эту толпу. И что он хотел от меня, и почему там проклинали евреев?
Филипп ничего не понимает из сказанного ею. Он видит потрясенную испуганную девочку, и понимает, что она шокирована свалившимися на нее событиями. Рука его мягко гладит ее растрепанные волосы, скользит по измазанному лицу.
– Иоанна, когда ты успокоишься, расскажешь мне все по порядку. Евреев теперь проклинают каждый день, детка. Птичка небесная переносит голоса, и толпы внимают им: евреи во всем виноваты. А в твоем доме об этом не говорят, Иоанна?
– Я не слышала, Филипп.
Они подошли к каштановой аллее. Иоанна хочет нажать на кнопку звонка, и вдруг останавливается.
– Почему Саул с тобой не пришел? Он ведь обещал прийти.
– Саул болен, Иоанна, и шлет тебе привет. Когда выздоровеет, придет.
– Но вправду, Филипп, я обязана много ему рассказать, много важных вещей.
Фрида открывает двери.
– Ах, доктор Ласкер, большая радость, что вы пришли! Когда уважаемый нами господин сказал мне, что вы приедете к нам на обед, я приготовила много вкусных блюд.
Иоанна ухитрилась проскользнуть в дом так, что Фрида не заметила ее вид. Она большими прыжками преодолевает ступеньки, торопясь рассказать Бумбе о своих приключениях, поток речи Фриды несется за ней.
– Кто может знать, где все домочадцы, господин Ласкер? Несмотря на время обеда, дом пуст. Один Гейнц в столовой вас ждет. Ах, доктор Ласкер, разве это дом? Есть ли здесь порядок? Каждый приходит, когда хочет и делает, что ему заблагорассудится. Не хватает в доме хозяйки. Я делаю все, что могу, читаю им мораль утром и вечером, а им хоть бы хны. «Уважаемый господин, говорю я, уважаемый господин, надо их как-то унять, этих детей», и что вы думаете, он мне отвечает: «Фрида, он отвечает мне, что ты мечешься? Они и без моего вмешательства сопротивляются всему». Так оно, доктор Ласкер, господин Леви человек добрый, но слишком безвольно относится к детям. И нет порядка здесь, ни в доме, ни между домашними. Что это я заставляю вас стоять в передней? Извините меня, доктор Ласкер, но с того дня, как госпожа Эдит уехала на глазах у всех со своим другом без венчания, терпение мое лопнуло. Приходят знакомые и спрашивают: «Мы слышали, что молодая госпожа проводит сейчас свой медовый месяц. Когда же была свадьба?» Я говорю уважаемому нашему господину: «Господин, говорю, уважаемый господин, мать Эдит не позволила бы ей так себя вести, и ты должен стоять на страже ее чести». И что вы думаете, он отвечает мне? «Фрида, что тебе не по нраву? Пусть говорят люди, что им взбредет, это не имеет никого значения». Ну, доктор Ласкер, что вы скажете? Но почему я заставляю его столько стоять в передней? Поднимитесь в столовую, вас там ждут, господин Ласкер.
Фрида исчезает в кухне. Доктор Ласкер некоторое время смотрит через широкую стеклянную дверь в сад и видит старика-садовника, который возится у кустов роз. Он видит, но сам невидим, и вдруг ему кажется, что веяние чудесных духов проносится по его лицу. Он как бы отмахивается от видения и поднимается по ступенькам в дом.
Кофе на десерт Фрида подала в кабинете хозяина. В кожаных креслах вокруг маленького столика, с чашками кофе в руках сидело трое мужчин. В кабинете стоял полусумрак. Господин Леви укутал колени тигриной шкурой, и в разгар дискуссии наклонялся вперед, как человек, собирающийся тайком напасть на противника. Напротив него сидел сын с постным, как обычно, лицом, голос его был сухо-деловым, и только непрерывно двигающиеся колени выдавали нервозность. Филипп сидел ближе к окну и молчал. «Надо мобилизовать разум, старался он отряхнуться от дремоты после обеда, – надо с ясным умом прислушаться к обоим, ведь для этого, по сути, я и пришел сюда». Взгляд его перебегает от одного спорщика к другому в поисках точки опоры, чтобы унять смятение сердца. Натыкается на пальцы Гейнца, разрывающие пирог торопливыми движениями, затем на остекленевшие глаза тигра, вносящие в сумрак хищные и в то же время ублажающие молнии в руках господина Леви, скользящих по тигриной шкуре медлительными прикосновениями. Затем Филипп вздыхает, как побежденный, и глаза его влекутся к саду. К игре ветра с кустами роз. Вороны взлетают и кружатся, и, несмотря на закрытые окна ему кажется, что он слышит шорох их крыльев и хриплое карканье в пространствах неба.
– Пока я жив, этого не будет.
Филипп поворачивается, и видит скрещения вен, надувшихся на висках господина Леви.
– Отец, поверь мне, что я пришел к этому выводу не впопыхах. Умный купец должен следить за изменениями времени и событий. Судьба маленьких заводиков – быть поглощенными, если их владельцы – евреи. Ты не можешь себе представить и поверить, отец, насколько высока мутная волна антисемитизма. Вот один из примеров: мы получили заказ от городских газовых предприятий на обновление всего их оборудования, предложение наше было принято, договор уже несколько недель готов на подпись, и все еще не подписан. Настоящая причина? Наше еврейское имя на договоре. Отец, я возвращаюсь к своему предложению, не вижу иного выхода: надо ввести компаньона-христианина в руководство фабрики, чтобы мы могли иметь вход в организацию производителей германской стали. Без связи с этой организацией фабрика наша рухнет. Естественно и название фабрики надо изменить.
Гейнц зажигает сигарету, держит ее в подрагивающих губах.
– Хороший делец не поддается страху кризисов. Не верю тому, что правительство намеревается передать хозяйство страны кучке людей, – господин Леви сминает в горсть тигриную шкуру.
«Он не сдастся предложениям Гейнца», – думает Филипп, видя эти энергичные движения рук господина Леви, не зная, выгодно ли это ему, Филиппу, или нет.
– Гейнц, фабрики уже попадали в нелегкие кризисные ситуации. Таков ныне период – лживый и полный преткновений. Плохие дни сменяются хорошими, и снова обрушиваются на нас плохие дни. Антисемитизм – явление не новое. И если он сейчас усилился из-за трудностей и нужды, так он и исчезнет, так было и так будет, Гейнц. Времена не могут вернуться назад, в средневековье. Нет народа и государства, готовых погрузиться в засасывающую трясину глупости, И если да, то на короткий период. Народ успокоится, и трезвый подход победит эти глупые препятствия, созданные клоунами и эквилибристами.
