Гораздо более роковым и решительным был разрыв торговой буржуазии с ее политиками. В то время как легитимисты упрекали своих политиков в измене принципу, торговая буржуазия, наоборот, упрекала своих в вечности принципам, ставшим бесполезными. Я уже раньше указывал, что со времени вступления Фульда в министерство та часть торговой буржуазии, которая при Луи-Филиппе пользовалась львиной долей власти, финансовая аристократия, стала бонапартистской. Фульд не только защищал на бирже интересы Бонапарта, – он защищал перед Бонапартом интересы биржи. Позицию финансовой аристократии лучше всего характеризует выдержка из ее европейского органа, лондонского 'Economist'. В номере от 1 февраля 1851 г. этот журнал помещает следующую корреспонденцию из Парижа: 'Теперь со всех сторон поступают заявления, что Франция прежде всего требует спокойствия. Президент заявляет об этом в своем послании Законодательному собранию, то же самое отзывается эхом с национальной ораторской трибуны, о том же твердят газеты, то те провозглашается с церковной кафедры, то же самое доказывается чувствительностью государственных бумаг к малейшей опасности нарушения спокойствия, их устойчивостью при каждой победе исполнительной власти'. В номере от 29 ноября 1851 г. 'Economist' заявляет от своего собственного имени: 'На всех европейских биржах президент теперь признан стражем порядка'. Финансовая аристократия, стало быть, осуждала парламентскую борьбу партии порядка с исполнительной властью как нарушение порядка и приветствовала каждую победу президента над ее, казалось бы, собственными представителями как победу порядка. При этом под финансовой аристократией здесь следует понимать не только крупных посредников по выпуску займов и спекулянтов государственными бумагами, интересы которых по вполне понятным причинам совпадают с интересами государственной власти. Все современное денежное дело, все банковское хозяйство теснейшим образом связано с государственным кредитом. Часть банковского капитала по необходимости вкладывается в легко реализуемые государственные процентные бумаги. Банковские вклады, капиталы, предоставляемые банкам и распределяемые ими между купцами и промышленниками, частично имеют своим источником дивиденды государственных кредиторов. Если во все времена устойчивость государственной власти представляла ветхозаветную святыню для всего денежного рынка и жрецов этого рынка, как же иначе могло быть теперь, когда всякий потоп угрожает снести с лица земли вместе со старыми государствами также и старые государственные долги? Промышленная буржуазия, фанатично жаждущая порядка, тоже была раздражена распрями парламентской партии порядка с исполнительной властью. Тьер, Англас, Сент-Бёв и другие после голосования 18 января в связи с отставкой Шангарнье получили от своих избирателей, притом как раз из промышленных округов, публичный выговор, в котором их союз с Горой особенно клеймился как измена делу порядка. Если, как мы видели, хвастливое поддразнивание, мелочные интриги, к которым сводилась борьба партии порядка с президентом, и не заслуживали лучшего приема, то, с другой стороны, эта часть буржуазии, требовавшая от своих представителей безропотной передачи военной силы из рук своего собственного парламента в руки претендента-авантюриста, не стоила даже тех интриг, которые пускались в ход в ее интересах. Она показала, что борьба за ее общественные интересы, за ее собственные классовые интересы, за ее политическую власть, являясь помехой для ее частных делишек, лишь тяготит и раздражает ее. Буржуазная знать департаментских городов, муниципальные советники, члены коммерческих судов и т. п. везде почти без исключения встречали Бонапарта во время его поездок самым холопским образом – даже в Дижоне, где он беспощадно нападал на Национальное собрание и в особенности на партию порядка. Пока торговля шла хорошо, – как это было еще в начале 1851 г., – торговая буржуазия неистовствовала против всякой парламентской борьбы, опасаясь, как бы торговля от этого не пострадала. Когда торговля шла плохо, – а это стало постоянным явлением с конца февраля 1851 г., – торговая буржуазия жаловалась на парламентскую борьбу как на причину застоя и требовала ее прекращения в интересах оживления торговли. Прения по поводу пересмотра конституции происходили как раз в это плохое время. Так как тут дело шло о жизни и смерти существующего государственного порядка, то буржуазия считала себя тем более вправе требовать от своих представителей прекращения этого мучительного переходного состояния и вместе с тем сохранения существующего порядка вещей. В этом не было никакого противоречия. Под прекращением переходного состояния она понимала именно его продление, откладывание окончательного решения в долгий ящик. Существующий порядок вещей можно было сохранить лишь двояким путем: путем продления полномочий Бонапарта или путем его ухода, в соответствии с конституцией, и избрания Кавеньяка. Часть буржуазии склонялась к последнему решению, по не могла посоветовать своим представителям ничего лучшего, как молчать и не затрагивать этого жгучего вопроса. Она воображала, что если ее представители не будут говорить, то Бонапарт не будет действовать. Она хотела иметь парламент страусов, прячущих голову, чтобы оставаться незамеченными. Другая часть буржуазии хотела оставить Бонапарта на президентском кресле, раз уж он его занимал, для того чтобы все осталось по-старому. Она возмущалась тем, что ее парламент не желает открыто нарушить конституцию и без церемоний отречься от власти. Департаментские генеральные советы – это провинциальное представительство крупной буржуазии, – заседавшие во время каникул Национального собрания, с 25 августа, почти единогласно высказались за пересмотр конституции, т. е. против парламента и за Бонапарта. Еще более недвусмысленно, чем разрыв со своими парламентскими представителями, буржуазия продемонстрировала свое негодование по адресу своих литературных представителей и своей собственной прессы. Не только Франция – вся Европа поражалась непомерным денежным штрафам и постыдным приговорам к тюремному заключению, какими буржуазные суды карали всякое нападение буржуазных журналистов на узурпаторские вожделения Бонапарта, всякую попытку печати защитить политические права буржуазии от посягательств исполнительной власти. Если, как я показал, парламентская партия порядка своими криками о необходимости спокойствия сама себя отправила на покой; если она, уничтожая собственной рукой в борьбе с другими общественными классами все условия своего собственного режима, парламентарного режима, объявляла политическое господство буржуазии несовместимым с безопасностью и существованием буржуазии, то внепарламентская масса буржуазии своим холопским отношением к президенту, поношением парламента, зверским обращением с собственной прессой вызывала Бонапарта на подавление, на уничтожение ее говорящей и пишущей части, ее политиков и литераторов, ее ораторской трибуны и прессы – и все это для того, чтобы она могла спокойно заниматься своими частными делами под покровительством сильного и неограниченного правительства. Она недвусмысленно заявляла, что страстно желает избавиться от собственного политического господства, чтобы избавиться от сопряженных с господством трудов и опасностей. И эта внепарламентская буржуазия, которая возмущалась даже чисто парламентской и литературной борьбой за господство ее собственного класса и которая изменила вождям, возглавлявшим эту борьбу, – эта буржуазия смеет теперь задним числом обвинять пролетариат в том, что он не вступил за нее в кровавую борьбу, борьбу не на жизнь, а на смерть! Буржуазия, которая каждую минуту жертвовала своими общеклассовыми, т. е. своими политическими интересами для самых узких, самых грязных частных интересов и требовала такой же жертвы от своих представителей, теперь вопит о том, что пролетариат принес ее идеальные политические интересы в жертву своим материальным интересам. Она корчит из себя прекраснодушное создание, непонятое и в решительную минуту покинутое пролетариатом, введенным в заблуждение социалистами. И ее вопли находят отголосок во всем буржуазном мире. Я тут, разумеется, не говорю о немецких мелкотравчатых политиканах и недоучках. Я имею в виду, например, тот же журнал 'Economist', который еще 29 ноября 1851 г., то есть за четыре дня до государственного переворота, объявлял Бонапарта 'стражем порядка', а Тьеров
