– Откуда ты знаешь, Хана? Ты ведь с ней совсем не знакома.
– Да, не знакома, но я себе ее представляю. Она так добра, Саул, щедра душой, и все понимает.
Лицо Саула напряжено, словно взвалили ему на спину груз. Молчание длится долго, пока он говорит Иоанне ломающимся тонким фальцетом:
– Да, идея хороша. Пойдем к ней и расскажем всю правду. Может, она и согласится нам помочь. Филипп говорит, что у этой госпожи нельзя заранее знать, что она скажет и что решит. У нее свое мнение и свой подход к любому делу. Но если согласится мне помочь, она может поговорить с Беллой, которая сейчас работает секретаршей сионистского Движения. И если она убедит Беллу, та сможет убедить и подразделение. Можно также попросить дядю Филиппа, чтобы он поговорил с госпожой.
Иоанна совсем сбита с толку таким количеством вариантов, вырывающимся воистину потоком из уст Саула. А тот завершает весь свой монолог вопросом:
– Когда мы пойдем к госпоже, Хана?
Хорошо, что Саул не видит смущенного и покрасневшего лица Иоанны. Она почти погружает голову в воротник своей куртки.
– Ты не слышишь, Хана? Когда мы пойдем к госпоже?
– Отец очень болен, Саул… С тех пор, как он так сильно заболел, никто из нашего дома не выходит. Даже Гейнц и дед не едут на фабрику. Фрида согласилась с тем, что я завтра не пойду в школу, и также доктор Гейзе сказал мне, что придет нас проведать. И если хочу остаться около отца, то мне можно в школу не приходить Неудобно мне покидать дом, Саул. Я даже в Движение сейчас не пойду.
– Из-за отца ты не пойдешь в Движение?
– Да, Саул, – отвечает Иоанна слабым голосом. – Но у меня день рождения через несколько дней. Отец сказал, что хочет, чтобы мы отпраздновали это дома, как каждый год. Дед сказал, что так и будет, что не надо дать отцу почувствовать, что он очень болен. И Белла сказала мне сегодня по телефону, что если я не могу прийти в Движение, все подразделение придет ко мне в день рождения.
– Конечно, Иоанна. Все придем. И я… каждый день буду приходить.
– И не пугайся, если электрический звонок не будет звучать. Выключили его, чтобы не мешал отцу. Свистни мне из сада нашим условным свистом, принятым в Движении.
Шум вокруг усилился. Каждый раз, когда раздается свисток полицейского, плечи Саула передергиваются. Пьяница хохочет им в лицо. Саул протягивает руки вперед, опираясь спиной о столб, Иоанна стоит между его рук защищенной. Пьяница продолжает свой путь, Саул не опускает рук.
– Но, Саул, если в молодежном движении будет беседа, я все-таки приду туда, и скажу то, что хочу сказать, даже если меня не будут слушать.
– Беседа перенесена на время после выборов. Белла сейчас очень занята. Знаешь, начали снова организовывать еврейскую самооборону. Боятся, что в день выборов и сразу после них начнутся погромы в еврейском квартале. Белла – в штабе обороны, и дядя Филипп тоже.
– После выборов? Может, к этому времени отец выздоровеет?
– Конечно, Хана. Не будь такой грустной.
– Но к той женщине ты должен пойти немедленно, завтра – сам.
– Нет, я тебя подожду.
– Когда же ты успеешь повлиять на Беллу, а она – на подразделение, и Филипп – на нее…
– А-а, это не проблема!
На шоссе усиливается движение. Машины, как огромные черепахи, останавливаются каждый миг, и рядам их нет конца. На переходах стоят плотной толпой пешеходы, собирающиеся переходить шоссе, и тем временем читающие листовки, которые им суют со всех сторон. Все улицы усеяны листовками и плакатами. Бумажный дождь сошел на столицу. Даже под мостом, по которому проносятся поезда метро, крутятся раздатчики листовок.
– Я хочу вернуться домой, – говорит Иоанна, – когда я далеко от дома, я ужасно не спокойна. Ужасно.
– Завтра я приду к тебе, Хана.
– Когда?
– Утром.
– Ты не идешь в школу?
– Нет. Когда твой отец так сильно болен, я в школу не хожу.
Они спускаются по ступенькам в подземную станцию метро. Саул сопровождает Иоанну через толпу, напирающую со всех сторон, взвинченную спорами о выборах. Споры не прекращаются у касс для продажи билетов.
– Боже, – пугается Иоанна, – как я доберусь домой? Пока ты добудешь мне билет…
– Подожди здесь минуту, я быстро достану тебе билет.
Не проходит нескольких мгновений, и Саул возвращается с билетом в руках.
– Как тебе удалось? – удивляется Иоанна.
– Очень просто, – с гордостью говорит Саул, – в начале очереди стоял еврей, я и попросил его купить билет. Обратился к нему со словами – «Шалом алейхем».
Иоанна исчезает в толпе. Еще долгие минуты стоит Саул, пока не раздается шум приближающегося поезда, увозящего Иоанну домой.
Глава двадцать первая
Свет бледной зари медленно расползается по комнатам дремотного дома, прокрадывается сквозь опущенные жалюзи и заполняет сумрак. Только в кабинет господина Леви заря вливается полным сиянием. Здесь жалюзи не опускали уже несколько дней. На кожаных коричневых креслах несколько забытых вещей. Пепел накопился в фарфоровом блюде, которое, не очень задумываясь, превратили в пепельницу. Бутылка коньяка на столе, и несколько наполненных рюмок, из которых сделали, быть может, один-два глотка. Никто и не подумал убрать в кабинете.
В день, когда ухудшилось состояние господина Леви, весь заведенный распорядок в доме был нарушен, и как бы выведен за пределы нормальной жизни. Домашние оставили все свои дела. Никто не выходит из дома. На маленьком столике в гостиной скопились газеты, но никто не интересуется новостями в эти бурные дни. Внешний мир ушел на дно, как материк во время внезапного потопа. Остался лишь одинокий дом, никто не выходит и редко кто приходит. Фердинанд, которому поручили отвечать на телефонные звонки всем, кто интересуется здоровьем господина Леви, роняет ответ равнодушным голосом. На пороге дома несколько пустых корзин, на дне которых бумажки заказов – лавочнику, молочнику, пекарю. Старый садовник берет полные корзины и возвращает их пустыми – на порог. Звонок на дверях выключен. Время замерло на пороге замкнутого дома.
Только немногим верным друзьям разрешено зайти. Каждый день дверь раскрывается перед доктором Гейзе и священником Фридрихом Лихтом. В полдень является Филипп, доктор Вольф все свободное время проводит у постели больного, и даже ночью не покидает его.
В десять утра Гейнц спускается по ступеням к дверям и видит ожидающего его Эрвина.
– Заходи, Эрвин.
– Не хочу мешать, Гейнц, – сопротивляется Эрвин, – пришел лишь справиться о здоровье твоего отца.
Но разговор затягивается.
– Что у тебя, Эрвин?
– За меня не беспокойся, Гейнц.
– Ты уже начал работу на нашей фабрике?
– Жду, пока пройдут выборы.
– А Герда?
– Герда не знает, что я в Берлине.
– И когда же ты вернешься в свой дом, Эрвин?
