– Не беспокойся обо мне, Гейнц. После выборов все дела будут упорядочены.
– Пока, Эрвин, успеха тебе.
– Пока, Гейнц. Только хотел еще сказать тебе, что если понадобится моя помощь, я готов в любое время.
– Спасибо, Эрвин.
Эрвин уходит, Гейнц запирает двери.
День за днем, ровно в десять утра, они встречаются на пороге дома.
Свет зари прокрался и к деду, погруженному в кресло-качалку у постели больного. Всю ночь дед не смыкал глаз, дежуря у изголовья сына. Ночное дежурство он не доверяет никому. Он весьма подозрительно относится к темноте, которая укрепляет душевные силы больного. Дед немного дремлет. И когда свет зари скользит по его лицу, он открывает один глаз, как тогда, в раннем детстве, так и сейчас, в глубокой старости. Открывает он левый глаз и в полудремотном состоянии долго оглядывается. Взгляд раскрытого глаза падает на большой кислородный балон, стоящий у кровати сына, и на сердце старика становится немного легче:уже несколько часов часов не возникала потребность в кислороде. Хотя дыхание господина Леви тяжелое, но нет такого пугающего хрипа, который открывал и второй глаз деда. Теперь сын погружен в сон. Горка подушек подложена ему под спину. Температура у него все еще высокая, но все же несколько снизилась, а от кровотечения он оправился. После нескольких часов отдыха он позвал Гейнца, и в хорошем настроении начал с ним разговаривать, хотя и очень медленно, часто прерывая речь. Он вспоминал какие- то фрагменты прошлого, как тот долг, который он должен другу с давних дней. Улыбка все время блуждает на его губах, он внимателен и прислушивается к своему доброму настроению. И, несмотря на все это у врачей свое мнение: ко всем бедам прибавилось воспаление легких. Деду не нужны врачи, чтобы понять, что ничего хорошего это воспаление не сулит.
Ночь прошла спокойно. Не было необходимости в успокаивающих лекарствах, которые приготовила Елена. И дед самоуверенно закручивает усы.
Дверь медленно раскрывается, на пороге вегетарианка Елена в одежде «сестры милосердия». Дед не терпит шороха выглаженных белых медицинских халатов! Как тигр, бросается дед к двери и преграждает путь Елене.
– Сними немедленно этот халат! – выталкивает ее дед своим большим телом в коридор и захлопывает дверь перед ее носом.
– Но, дядя Яков, – заикается Елена, – врачи приказали, чтобы при нем была сестра милосердия.
– Ты хочешь, чтобы ему в голову прокралось подозрение, что он смертельно болен? Беги и переоденься в нормальное платье, чтобы оно радовало его взгляд.
Елена отправляется выполнить его указание. На ступеньках появляется Эдит, красивая сама по себе и в красивой одежде, глаза деда загораются радостным светом.
– Как прошла ночь, дед?
– Отлично, девочка моя, отлично! – любовно касается дед ее щеки, – торопись к нему, девочка. Нет лучшего лекарства, чем вид такой красавицы, как ты. – И дед торопится к Фриде – выпить свой утренний кофе.
Щеки отца покраснели, ноздри расширились, подрагивают. Кровь усиленно пульсирует в жилах на висках. Отец сидит в постели, упираясь на ладони. Эдит складывает руки на груди, боясь шелохнуться. Господин Леви не спит. Он знает, что дочь рядом с ним, первая утром, когда он открывает глаза, и последняя вечером, когда она дает ему снотворное. Внешний мир, и все, что влекло ее туда, погрузился на дно ее души, как падающая звезда, за которой некоторое время тянется светящийся хвост.
– Не звони мне больше. Не смогу. Не приду. Больше я дом не покину, – отвечала она на увещания Эмиля и бесконечные его звонки.
Когда Шпац из Нюрнберга пришел к ним и открыл перед ней свой блокнот, в сердце ее ничего не шевельнулось, все рисунки были словно из иного чуждого мира, в ворота которого она не собирается стучать.
Отец не спит, и дочь кладет свою мягкую прохладную ладонь на его горячую руку. Легкое выражение покоя пробегает по его лицу. Он погружен в состояние притупленности чувств, какое бывает у человека под влиянием сильных наркотиков. Пытается отереть пот, но руки его слишком слабы, и затемнено сознание. Беззвучный вздох вырывается из его уст. Глаза его раскрываются, глядя на стакан на столе. Эдит понимает намек, и ваткой вытирает ему сухие посиневшие губы. Теперь глаза его обращены к окну, и Эдит поднимает жалюзи. Отец закрывает глаза, яркий свет приносит ему боль и подчеркивает следы болезни на красивом лице. Эдит задергивает занавеси, и свет несколько тускнеет. Отец снова открывает глаза. Он улыбается дочери улыбкой доброго утра, и эта улыбка на посиневших губах пугает дочь. Хорошо, что в этот миг вошла Елена. Обувь ее проста и разношена. Коричневое платье бесформенно, лишено всяческих украшений. Только на шее что-то поблескивает.
– Температура у нас упала, дядя Артур, – провозглашает она во весь голос, – здоровье улучшается, – и термометр уже торчит у него во рту.
– Я ведь была права, дядя Артур, температура у нас упала, – ликует ее голос и возвращает господина Леви из смутного мира в реальность светлой комнаты, – а теперь Эдит принесет нам завтрак.
В кухне Фрида стоит у плиты. Питание господину Леви она готовит, как говорится, своими руками. Сохранение режима в доме возложено на Фердинанда. С момента, как нога его ступила на порог этого дома, парень точно знал, чем ему здесь заниматься. Свои обязанности он исполняет с преувеличенным рвением и даже весьма успешно. А дел в доме в эти дни – уйма, ибо все те, кто в обычное время приглашались в дом стирать, гладить и заниматься множеством других услуг, больше не приглашаются, и все это возложено на Кетхен, Эмми, старого садовника, и Фердинанд командует всеми ими. Он мобилизует себе в помощь кудрявых девиц, заботится о салфетках для всех жильцов дома, сидящих за завтраком. Дети еще спят. Все за столом молчат, говорит лишь Фрида у плиты.
– Уважаемый господин, я спрашиваю вас, как это я открою двери сорока детям, которых приглашает Иоанна на свой день рождения? Как это можно сделать, уважаемый господин? Кому на пользу эта суматоха и шум, который они здесь поднимут?
– Отец просит, чтобы отпраздновали день рождения Иоанны, – обрывает Эдит обвинения Фриды. Она почти неслышно вошла в кухню, села к столу, налила себе кофе. Кухарка Эмми, Кетхен и старый садовник, хлопочущие в кухне, приблизились к столу.
– Температура у него упала на несколько градусов, – сообщает Эдит.
– Здоровье его улучшается, – подтверждает дед.
– И теперь, когда температура у него почти упала, и здоровье немного улучшилось, поднимут здесь большую суматоху, что навредит больному, упаси, господи? – сердится Фрида у плиты.
– Но отец требует, Фрида, чтобы девочку не лишили ежегодного праздника, – объясняет Эдит Фриде.
– Так и будет! – выпрямляется дед и повышает голос, что давно не делал, особенно в последние дни. – День рождения девочки отпразднуем, как все годы. Нет никакой причины этого не делать, говорю я вам, – закручивает он усы, и в голосе его слышны угрожающие нотки.
– Если так, – усиленно помешивает Фрида кашу для больного, отчаявшись от того, что ее не послушались, – если так, надо будет завтра привести сюда сестер Румпель.
– Нет в этом необходимости, – постановляет Фердинанд в новой своей роли, – торты и пироги я закажу у пекаря. Инга и Руфь помогут мне организовать праздник.
– Дед, – сминает Гейнц сигарету, – ты не полагаешь, что надо сообщить дяде Альфреду о болезни отца?
– Что?! Сообщить Альфреду? Зачем ему сообщать? Что, это первый раз Артур болеет? Сообщить из-за воспаления легких? Пока Альфред сюда приедет, это пройдет, как и не было, я вам говорю.
– Дед, – повторяет Гейнц, в надежде, что все же ему повезет.
Но дед упорен в своем мнении. – Приезд Альфреда только усилит подозрение в душе Артура, что состояние его ухудшилось. Нет! Нет!
– Но, дед, отец будет очень рад, если дядя Альфред будет с нами. Пригласим дядю на день рождения Иоанны.
