– Оттокар! Вот, приятная неожиданность.
– Доктор Гейзе, как я рад вас видеть.
Привратник Шульце растеряно закрывает за ними дверь.
– Оттокар, извини меня, что я так запросто называю тебя по имени, как в давние дни!
– Да что вы, доктор. Я был бы оскорблен, если бы вы назвали меня как-то по иному.
– Садись, Оттокар, садись.
Оттокар снимает пальто, кладет на стол шляпу и перчатки, садится.
– Чем ты занимаешься, Оттокар? – доктор дружески ерошит его волосы. – Где ты был все эти годы? Ведь столько времени мы не виделись.
– Долгие годы, доктор. Последний раз я вас видел в военной форме кайзера Вильгельма. Вы пришли попрощаться с нашим классом и произнесли перед нами длинную речь. Доктор, поверите или нет, но каждое слово, которое вы сказали, по сей день в моей памяти. «Парни!.. – пытается Оттокар подражать берлинскому акценту доктора Гейзе. – Молодые господа! Не торопитесь на войну до срока. Война эта будет вестись без вас. Сидите спокойно в классе. Парни, как говорили древние греки: все в меру. Это одна из основ эллинского мира. Все в меру, парни».
– Да, друг мой, – смеется доктор и треплет коричневую бронзовую щеку Жана-Жака Руссо, – и в тот же вечер вы пришли в мой дом на короткую прощальную встречу, ты и…
Доктор замолкает.
– Я и Иоанн Детлев, доктор.
– Да, ты и Иоанн Детлев. Принесли мне подарок. Небольшую лань, высеченную из коричневого мрамора. Передние ее ноги были прикреплены к стенке из грубых больших камней, сковывающей ее порыв к свободе. Детлев начертал ноты на этой стенке. Несколько нежных и тонких звуков. Лань по сей день, стоит у меня дома на письменном столе.
– Это единственная моя скульптура, оставшаяся с дней юности. Остальные работы я оставил в доме моей тетушки. Когда Детлев погиб, она взяла молоток и разбила все мои скульптуры.
– Дело, достойное похвалы, – сухо, без усмешки, говорит доктор.
Приступ кашля снова охватывает Оттокара.
– Оттокар, вижу, что твоя болезнь все еще от тебя не отстает. От весенней аллергии ты та ки не избавился.
– Да, доктор. Каждую весну я уезжал из Берлина на остров Гельголанд.
Его льды и скалы над Северным морем отлично защищают от весенних запахов. Нет там и намека на цветение и рост новой растительности. Но в этом году у меня другие планы. Нет, нет, доктор, – громко смеется Оттокар, видя улыбку понимания на лице доктора. – Вы ошибаетесь, подозревая в этом Эрота. Не он отменил мою поездку на остров моего успокоения.
– Что же?
– Музы. После смерти моей тетушки они пленили меня.
– Приятный плен. Ну а тетушка, вижу, оставила тебе важное наследство.
– Весьма важное, – усмехается граф, – но наследство отписано не мне. Дом, в котором росли мы с Детлевом, передан национал-социалистической партии.
– Красивое деяние, – жалеет доктор графа.
– Деяние, которое вселило в меня определенное вдохновение, заставило вскочить с места и оторваться от работы, которой я занят много лет.
– Какой?
– Это большое скульптурное произведение, трехголовый бог Триглав, который является еще и эмблемой нашей семьи. Теперь, доктор, я решил оставить эту работу на некоторое время.
– И это тоже к добру, – как бы про себя бормочет доктор.
– …И заняться другой работой. Вот, взгляните, доктор. – Оттокар разворачивает перед ним большой чертеж. – Памятник Гете в рабочем районе. Из белого мрамора. Вот тут я написал: «Да будет свет!» Место подходит, доктор. Серые люди, серые дома и обветшавшая скамья среди серых деревьев. Вот, вместо скамьи я и хочу воздвигнуть памятник, и липовые деревья раскинут свои кроны над ним.
– Оттокар, дорогой человек, – доктор расхаживает по кабинету, возвращается и касается руки скульптора, – это великолепно. Я рад, что ты пришел ко мне, рад, что есть еще такие, как ты… Это все же удивительно!
– Но, доктор, это же понятно. Надо что-то сделать. Гете, как союзник по – это вдохновляет. Что в этом удивительного?
– В потребности к действию, в конце концов, – бормочет про себя доктор, кладет опять руку на шевелюру Оттокара и повышает голос, – Оттокар, это невероятно нужное дело. Прекрасный план. Я сам представлю его на комиссию в муниципалитет. Конкурс, правда, завершен, но ничего, друг мой, есть еще время.
Резко звенит звонок.
– Дорогой Оттокар, нам надо расстаться. Я иду учить молодых девушек мудрости наших древних греков, – вздыхает доктор. – Приходи проведать меня дома. Мы ведь члены одной ассоциации – любителей и почитателей Гете.
– Да, да, доктор, с удовольствием приду к вам в ближайшие дни, – Оттокар берет пальто, но тут же кладет его обратно на стул, – минуту, доктор. Совсем забыл. Тут, у вас, в школе учится маленькая девушка по имени – Иоанна Леви. Могу ли я ее увидеть?
– Ты знаком с маленькой Иоанной? – изумляется доктор.
– Да, доктор. Познакомился с ней в день смерти тетушки. Она сделала для меня большое дело. Очень смешная девочка, эта Иоанна.
– Слишком смешная, – бормочет доктор и нажимает на электрический звонок.
В мгновенье ока возникает Шульце и кланяется высокому гостю. Нет предела изумлению Шульце в этот день. Доктор Гейзе приказывает ему сейчас же привести сюда Иоанну Леви, эту маленькую еврейку, с которой у привратника давние серьезные счеты.
Иоанна сидит в классе. С красным от напряжения и беспокойства лицом она погружена в домашнее задание по латыни, заданное доктором Дотерманом, которое не успела выполнить. Она очень боится его. Он огромен, пузат, с широким лицом, выпяченными глазами, толстыми белыми бровями, которые ощетиниваются у него в момент гнева. Венец длинных седых волос окаймляет его огромную лысину, руки покрыты веснушками, и тяжелые его шаги слышны издалека. Когда он входит в класс, все девушки вскакивают и стоят по стойке смирно. И горе девицам, если они уже передали свои работы в красные большие руки доктора Дотермана! Еще ни одна из учениц не сумела удовлетворить требования строгого учителя. Он швырял тетради на кафедру, сжимал кулаки и орал на перепуганных учениц.
– Это работы, уважаемые дамы?! Просто, дерьмо. Быть может, я слишком строг, но всегда прав. И не дам ни одному человеку заставить меня отказаться от моих слов. Уважаемые дамы, старость пришла ко мне с честью, и я научу вас уму-разуму. – И он скрежетал своими вставными зубами. А если были работы, по его мнению, «ниже всякой критики», прибавлял к своей речи еще одну устрашающую угрозу: «Уважаемые дамы, из-за этих ваших работ я выйду на преждевременную пенсию, и вот тогда увидите, уважаемые дамы, кто будет вас учить, если я покину это место, и появится кто-то другой.
И все ученицы сидели, потупив головы.
Тетрадь Иоанны всегда была красного цвета, как будто на нее пролилась кровь. Это доктор Дотерман всю ее исчеркивал красным карандашом. В общем-то, нельзя сказать, что Иоанна так уже плоха в латыни, но она знает много того, что ей, по мнению доктора, знать не следует. А то, что она обязана знать, она не знает. И все это из-за господина Леви, который упражняется с дочерью по латыни, ибо он большой любитель этого языка. Эти многие, но, по его мнению, ненужные знания Иоанны сердят доктора Дотермана, и он при любой подвернувшейся возможности орет ей в перепуганное лицо.
– Анхен! – к большому стыду Иоанны, он только так ее зовет. – Анхен! Что толку с того, что милосердный Бог одарил тебя определенной мерой разума, если, в противовес ему, дьявол одарил тебя непомерной мерой лени?
Иоанна усиленно пытается перевести сейчас двенадцать предложений доктора Дотермана, которые
