связанное с сионизмом, и это была война за ее счастье. Однажды она ушла от мужа, как раньше ушел друг его Артур.
– Идея лишает человека человечности, – почти повторила она слова Аарона Штейна при расставании.
Помнит Александр, как стоял один в комнате и с болью смотрел на дверь, за которой исчез Аарон. Теперь они оба одиноки.
Отшельником и бобылем стал Аарон Штерн. Сына Авраама потерял на войне, жену праведницу Лею унесла эпидемия менингита, прокатившаяся по Германии после Мировой войны. Сын Иосиф, получив медицинское образование, репатриировался в страну Израиля, где среди песков и болот боролся с малярией, которой болели первые поселенцы. Редко приходили от него письма отцу, и Аарон Штерн, король металургов, заболел болезнью одиночества. Глубокие морщины избороздили его лицо, несмотря на то, что дела картеля процветали. Аарон слабел день ото дня. Когда внезапно умер брат его Моисей, и Аарон долго не протянул. Дядя Самуил был у Аарона, когда случилось несчастье. Это произошло прямо на улице, между синагогой и семинарий. Когда-то это была улица, на которой жили евреи. И вот они прогуливаются в будний день, жалюзи на окнах опущены, и странная пустота на улице.
– Не суббота ли сегодня? – спросил Аарон.
– Упаси Боже, – сказал дядя Самуил, – нет здесь вообще евреев. Покидают они городок и уходят туда. – И он указывал вдаль, в сторону лесов.
Когда дядя Самуил указывал в сторону лесов, он, обычно, имел в виду не евреев, а тех бездельников и шалопаев, ненавистников Израиля, что в эти дни заполняли улицы городка и начинали громко хулить евреев. И того ужасного дьявола Мефистофеля, которому сделал большую рекламу Иоанн Вольфганг Гете, и всех его приспешников, приходящих из дремучих горных лесов. Но на этот раз дядя Самуил имел в виду именно евреев, которые уходят, туда в большие города. И тут Аарон ударил сильно тростью по тротуару. Конечно, нельзя предположить, что от сильного удара тростью он внезапно упадет…
– Бог дал, Бог взял, – коротко подводил итог дядя Самуил, и замолкал. Из всей семьи остался на латунном предприятии Габриель, как единственный наследник и продолжатель династии отцов. После смерти Аарона опустел большой его дом. Дядя Самуил, вместе с Моникой-Сарой, оставил свой маленький белый домик и они перешли в большой дом, чтобы сохранять и охранять его. Однажды посетил их Габриель, и нашел Монику сидящей на каменной скамье перед домом и вяжущей длинную и широкую ленту, чтобы украсить шкаф с бельем.
Головка с гладкими и тонкими прядями склонилась над красными буквами на ткани. Девочка стала девушкой, и, несмотря на это, ей все еще подходила кличка «майзеле». Бледная и худенькая, как и была. Серость прозябания со старым дядей, и отказ от собственного счастья виделись в ней. Только большие серые глаза с темными длинными ресницами красили ее кроткий облик. Внутреннее ее спокойствие и медлительность движений очаровали Габриеля. Он приехал сюда после бури, охватившей его душу. Он до отчаяния любил сестру Александра, но она отказалась стать его женой. Именно его огромное богатство оттолкнуло от него эту горячую красавицу. Она жила в мире воображения, охватывающем весь мир. Прожила она недолго. Как все дети с латунного комбината, она оставила Германию, и вместе с Александром уехала в страну Израиля.
Нашел Габриель Монику-Сару сидящей у входа в старый дом со склоненной головой, и почувствовал аромат той далекой ночи.
Удивлен был дядя Самуил, удивлена была сама Моника-Сара, когда Габриель вернулся в далекую Пруссию с бледной худенькой женщиной, ставшей его женой.
– Моника, – говорит Габриель сидящему с ним рядом в машине Александру после длительного молчания, – намеренно не присоединилась к нам. Она уверена, что ее присутствие только помешает серьезному разговору с дядей Самуилом об отъезде в Палестину.
Автомобиль въезжает в тихий городок с низкими простыми домами. Зеленые ящики с цветами украшают подоконники, белые занавески развеваются на ветру. Медлительно движутся горожане по тротуарам. Кареты постукивают по острым камням мостовой, у лошадей мечтательная иноходь, кучера вяло поводят вожжами, словно бы все прислушиваются к шелесту лесов, наполняющему городок.
Дом Штерна – двухэтажный с роскошной мансардой. Виноградные лозы вьются по серым стенам, окна узки и высоки. Деревянный зеленый забор отделяет дом от тротуара. Одни левые ворота ведут в офис компании по торговле металлургическими изделиями. Когда-то здесь было шумно. Теперь безмолвие. Высокие окна смотрят в тихий сад и на пустынную улицу. Ворота заперты.
Ворота справа ведут в семейную часть дома.
– Добро пожаловать! – встречает их у этих ворот дядя Самуил.
Для своего преклонного возраста дядя Самуил еще, на удивление, полон сил. Он высокого роста, худ и слегка согнут. Белая борода, белые волосы, двумя пейсами спускающиеся за уши, осветляют черноту глаз, горячий взгляд которых отметает всякую старость.
– Ну, провозвестник, и ты решил посетить меня, – весьма лапидарно обращается он к Александру после столь долгих лет, и ведет гостей в дом. Время полдня, стол накрыт. В обширной столовой на стене большой портрет дяди Самуила – единственная вещь, которую взял с собой в дом Штерна дядя Самуил. На портрете он во всем великолепии военной формы армии кайзера! И это надо знать: дядя был кавалеристом. Не было у него достаточно денег заплатить художнику, чтобы тот изобразил и коня.
– Сегодня, – радуется дядя, – можно будет произнести благословение гостеприимства.
Омыли руки, дядя потер ладони, воздел руки и произнес благословение омовению и хлебу насущному. Ели и вели разговоры о незначительных каждодневных делах. То, что полагалось сказать, стояло между ними, подобно завесе, пока дядя не прочистил горло:
– Теперь, господа, благословим трапезу – Да будет имя Его благословенно отныне и во веки веков.
Губы Габриеля беззвучно шевелились в молитве, и завеса как бы исчезла.
– Благословен Он дарами Своими, – дядя пел слова молитвы, и эта мелодия соединяла всех троих в одну небольшую семью связью более высокой, чем кровная связь.
Только здесь, рядом с дядей и Габриелем, в этих давних местах детства и юности, слыша бормотание древней молитвы, почувствовал Александр, насколько глубоко его одиночество.
– Ну, что сейчас? – после благословения достает дядя черную шкатулку, и втягивает в нос щепотку табака. – Сколько дней вы будете гостить у меня?
– Завтра возвращаемся, дядя Самуил, – с огорчением говорит Габриель, – срочные дела на фабрике.
– Срочные дела, срочные дела, – сердито повторяет дядя, – день короток, а разговор долгий. Пошли.
– Куда, дядя Самуил?
– В семинарию! – говорит дядя Самуил тоном приказа.
В конце улицы – на небольшую круглую площадь выходят узкие улочки. Между домиками высятся две роскошные колонны с разбитыми капителями. В гордом одиночестве взирают они на людей, суетящихся на площади. Воробьи обсиживают их, дети играют у их подножья. Беспрерывно болтающие фланеры стоят в широких полосах теней, отбрасываемых колоннами на тротуар. Парочка молодых влюбленных прижалась к прохладным камням одной из колонн. Голосовая сумятица поднимается к разрушенным капителям.
– Эти разбитые колонны, – говорит дядя Самуил, – последние свидетели величественной синагоги, которая когда-то была в этом городке. Синагогу разрушили во время еврейских погромов.
Александр качает головой. Он знаком с историей этих колонн. Но дядя Самуил не обращает на это
