на место. Наконец-то Саул добирается до Отто. На столе груда газет «Красное знамя». В большой статье памяти Хейни новый развернутый рассказ об убийстве литейщика Хейни. Под его портретом – фото убийцы Эмиля Рифке, офицера республиканской полиции, сидящего сейчас в тюрьме.
– Я знаком с этим офицером, – указывает Саул на снимок.
– Каким образом, товарищ? – снова Отто не обращается к нему, как прежние годы – «мальчик». Со дня, как Саул попал в тюрьму за распространение листовок коммунистической партии, «мальчик» превратился в «товарища». И это изменение доставляет Саулу большую радость. – Откуда ты знал этого офицера, Саул?
– В доме моих знакомых, Отто, знакомых дяди Филиппа. Офицер был женихом девушки, которая теперь – невеста дяди Филиппа.
– Как это, товарищ Саул? Офицер был женихом девушки, что сейчас невеста доктора? Не могу понять.
– Просто, Отто. Офицер перестал быть ее женихом, и его место занял дядя Филипп.
– Минутку, товарищ Саул, минутку. То есть этот офицер был женихом девицы, которая теперь невеста доктора. Так это она живет у него последний год...
– Нет, нет, Отто. Не эта. Та девушка вообще никогда у него не жила. Дядя Филипп приходил к ней в дом, и там я увидел этого офицера, что тогда был ее женихом...
– Извини меня, товарищ Саул, я не улавливаю ничего. Кто, в конце концов, жених девушки, офицер или доктор? И что в отношении этой девушки, которую я только вчера видел входящей в дом доктора? Сколько у доктора невест?
– Сколько? Откуда я знаю, сколько. – Саул изо всех сил пытается объяснить Отто это дело. Ломающийся его голос, что все еще переходит от низких к высоким тонам, делается совсем свистящим. – Единственно, что я точно знаю, это то, что невеста офицера теперь – невеста дяди. Это я знаю абсолютно точно.
– Нет, – Отто перебрасывает свой головной убор сбоку набок, – нет, товарищ, тут какая-то ошибка с твоей стороны.
– Да нет же, Отто, нет, – свистит Саул, – никакой ошибки с моей стороны тут нет. И вовсе не важно, что эта девушка вошла в дом дяди. Вероятно, дядя Филипп за свободную любовь, и у него есть и девушка и невеста.
– Нет! – безапелляционно постановляет Отто. – Нет, товарищ Саул. Это невозможно. Или девушка или невеста. Я хорошо знаю доктора. Он не сторонник свободной любви.
– Почему нет, Отто? Все прогрессивные люди за свободную любовь. Не все в порядке у дяди Филиппа, но он человек прогрессивный, Отто.
– Но не до такой степени, товарищ. Доктор все же интеллигент, придерживающийся буржуазной морали. Извини меня, товарищ Саул, но это – вся правда о докторе. Он не за свободную любовь. И если ты, товарищ Саул, был знаком с невестой офицера, а через нее и с ним, выходит, что он единственный и есть жених девушки. Так обстоят дела, товарищ Саул.
– Нет, нет, вовсе не так обстоят дела, – пытается Саул безуспешно объясниться, уже совсем отчаявшись, – как может эта девушка быть невестой офицера, если она еврейка. Именно поэтому она сейчас невеста дяди Филиппа.
– Что, товарищ Саул? Невеста – еврейка? Вот оно – доказательство! – выпрямляется Отто, упирается руками в стол и обращается ко всем в коридоре, и все до того напряжены, что поворачивают к нему головы, и тишина воцаряется по всему коридору. – Вот, доказательство. – Отто повышает голос. – У офицера Эмиля Рифке, убившего Хейни сына-Огня и устроившего кровопролитие в городе Альтона, невеста еврейка! Вот вам доказательство, что офицер – социал-демократ! Товарищи пролетарии, прочистите ваши уши, и поймите! Социал-демократ! Прусский офицер посылается социал-демократическим правительством в Альтону подавить восставших пролетарских борцов, после чего осмеливается это низкое социал- демократическое правительство сделать мерзкий ход, – поставить своего полицейского офицера, убийцу, у входа в штаб борющихся коммунистов и объявить этого подонка коммунистом, действовавшим от имени коммунистов. Товарищи пролетарии, мир, в котором творятся такие дела, это гадкий мир! – Отто сильно ударяет кулаком по столу. – Выходите на улицу. – Приказывает он. – Были бы людьми, а не жалкими существами, можно было бы приблизить день, когда дела в мире будут разумными, и не будут скакать верхом на ваших спинах офицеры полиции социал-демократы, да, да, говорю я вам, выходите на улицы вести борьбу.
Отто утыкает лицо в платок, будто ему стало жарко. Саул слушает его в напряжении, до прерывающегося дыхания. Странное это напряжение, явно вызванное смятением. Нет! Не все правильно в речи Отто. День одних неприятностей. Даже речь Отто не удовлетворяет его, и он не может смолчать:
– Отто, я ничего не понимаю. Офицер – социал-демократ, и, конечно же, послан ими, а не нами, но не из-за того, что невеста его еврейка. А если она не еврейка, так он не социал-демократ? И что, нет коммунистов, у которых невесты – еврейки, Отто?
– Есть, товарищ Саул. Да, причем тут невеста? Не говори глупости, когда речь о серьезных делах.
– Почему же ты говоришь, что невеста офицера, будучи еврейкой, доказывает, что он социал- демократ?
– Мальчик, ты ничего не понимаешь. Ничего.
Саул оскорблен до глубины души. Не из-за гадкой выходки Отто, а из-за того, что тот снова назвал его «мальчиком»! Саул чувствует, что должен не отступать и отстаивать свою правду, обрести в голосе металлические нотки, а не свистеть ломающимся с низких тонов на высокие тона, голосом.
– Отто, ты не прав. Ни в чем не прав. Офицер давно уже не жених этой девушки, и вообще не имеет никакого значения, кто сейчас ее жених, дядя Филипп или не дядя Филипп. Во всяком случае, офицер уже не ее жених. И это потому, что в доме все говорят, что офицер – нацист. И это говорят все, кто его хорошо знает, что он вообще не социал-демократ, а нацист.
– Мальчик! Я...
– Офицер, убивший моего сына, – нацист! – Голос приходит от входа в коридор, пресекая слова Отто. Слова летят, как свинцовые пули, заставляющие всех замолчать. Уже много времени старуха-мать Хейни стоит в коридоре. Никто ее до сих пор не замечал. Стоит и слушает диалог Саула и Отто. Пальто у нее распахнуто, и платок неряшливо набросан ей на голову. Ее карие, молодые глаза уперлись в Саула, и он опускает взгляд в связи с уже известным ему скандалом, который утром уже стал достоянием всех сплетников. Старуха ударяет палкой по каменному полу коридора. Отто даже не обратился к ней с добрым утром.
– Офицер – нацист, – уточняет она, – все кричат протии республики. Вы кричите: ваш офицер! А ваши противники кричат: ваш офицер! Эти на тех, те на этих! Когда мой Хейни был убит, вы кричали: он наш! А те кричали: он наш! Эти на тех, те на этих!
Теперь снова.
– Хейни был наш! – вперяет Отто в старуху гневный взгляд. – наш, потому что убила его республика. Ты можешь это отрицать?
– Чепуха! Не республика убила Хейни. Офицер полиции, нацист Эмиль Рифке убил его. Мой муж был за республику и погиб за нее. Я за республику, и сын мой был за республику и во имя ее погиб. Я не такая умная, как ты, Отто, но муж мой всегда говорил: «Я за республику, за свободу. И Хейни был за республику. И любил свободу. Он не был вашим, Отто, потому что вы душите свободу.
– Свобода! – вскрикивает Отто. – Ты говоришь о свободе в этой республике? Свобода голодать, свобода убивать, свобода эксплуатации, свобода всякой мерзости? Твой муж и сын были за такую свободу?
– Они были за свободу жить! – отвечает негромко старуха, – когда дают расти на свободе, прорастает много сорняка и ядовитых грибов. Но лучше такое произрастание, чем острый нож, уничтожающий любое растение, которое кому-то не по вкусу и запаху. Это справедливо, чтобы произрастали сорняки? Вот, вы и есть эти сорняки. Вы, да, да, вы. И никогда мой Хейни не был вашим! – И она делает презрительный жест рукой в сторону газеты Отто с большим портретом ее сына.
– Как это так, старуха? Что это за разговоры, когда борьба в разгаре?!
