жесткость его нежному лицу. Красивая блондинка в светлом вечернем платье с черной свастикой виснет на его руке.
– Так я бы хотел завершить свою жизнь, – говорит Антон, и так смотрит, что, кажется Шпацу, шепот Антона перекрывает все голоса в клубе. Окружающее тускнеет, как за матовым стеклом. Антон и Шпац одни здесь.
– В последнее время, – Антон приближает лицо к Шпацу, – чувствую, что у меня ум за разум заходит. Ты улавливаешь? Все то, что творится вокруг нас в последнее время, я ощущаю не только как нечто, мешающее моей жизни, но и моему телу. Сотни арестованных, как Аполлон, ждут палача, а суда нет. Убийство без наказания. С истинным вдохновением один преследует другого, грубо толкает, и это неотвратимо.
– Алло, Шпацхен, – неожиданно чья-то рука дружески хлопает Шпаца по плечу, – и ты снова здесь, среди нас. Очень приятно.
Бено дружелюбно смотрит на Шпаца. Поэт оставил свою девицу в баре и побежал к другу, которого давно мечтал увидеть. Он холодно приветствует Антона.
– А-а, да, – отвечает Шпац, – вот, пришел повидать друзей.
– Очень приятно, – Бено делает вид, что удовлетворен ответом Шпаца, – надеюсь, что и я вхожу в их число.
Его голос одновременно ироничен и требователен.
– Если ты все еще надеешься получить то, чего хочешь, ты ошибаешься. Шпац отводит взгляд от Бено.
– Жаль! – Бено отвешивает легкий прощальный поклон, но приятное выражение не исчезает с его лица. – Пока!
Ироничность берлинца не исчезает из его голоса и взгляда.
– Не хочу иметь с ним никакого дела! – цедит Шпац. – Не хочу его видеть. – Но голос его не решителен. Скорее он хочет в этом убедить самого себя.
Если бы Антон вслушивался в то, что говорит Шпац, это странное замечание вызвало бы его любопытство, и он бы спросил Шпаца, о чем он говорил с Бено. Но Антон не выразил интереса к этому разговору, лишь провожает взглядом Бено, идущего к бару. Устало кладет руку на лоб, закуривает сигарету, и в бледном слабом пламени зажигалки лицо его выглядит больным.
– Вернемся к нашему разговору, Антон, – Шпац пытается привлечь его внимание.
– Я ужасно устал, и это хуже всего. Все дела меня утомляют. Именно, это я имел в виду раньше, пойми, хуже всего, ты сам в том, что происходит вокруг тебя. Чувствуешь, что исчезают ценности, которыми ты жил, что теряешь свою сущность перед брутальной силой, которая обступает тебя со всех сторон. Ты восстаешь... Но снова этот бунт приносит лишь страдания, которые лишают тебя возможности действовать. Знаешь, что необходимо что-то предпринять, но все бессмысленно, кроме единственной мысли, что тебе следует беречь свою жизнь и примириться с этими временами. Улавливаешь? Тебе следует пошире раскрыть глаза и научиться бдительно следить за чудовищем, восставшим против тебя...
Шпац выпрямляется, сжимает руками края стола и вглядывается в Антона.
– Что ты вдруг так на меня смотришь?
– Ты... – прерывает его Шпац, – ты помнишь еще Гильдегард?
– Гильдегард? Что ты знаешь о Гильдегард?
– Все.
– Она была самым ужасным переживанием моей юности, – защищается Антон, – она захватила меня своими стихами. Но я не смог даже на мгновение выдержать ее уродство.
– Жаль. Не так уж она уродлива, как кажется на первый взгляд. А ты, увидев ее, сразу сбежал. В ней можно найти много приятного. Да, можно найти…
– Может быть, – Антон хочет прервать разговор и жестом зовет официанта.
– Я уверен, Антон, – Шпац с удовольствием делает глоток, – уверен в том, что если бы ты тогда, в юности, открыл пошире глаза, то увидел бы в ней не только уродство. В любом случае, если бы ты тогда приучил себя смотреть и на уродливые лица, то не должен был бы сейчас так напрягаться.
– Это была минута слабости. Не раз после этого меня мучила совесть.
– Ты нанес ей тогда удар на всю ее жизнь. Тебе бы следовало попросить у нее прощения.
– Ты прав. Теперь, когда мы оба состарились, я могу попросить прощения за ошибку, совершенную в молодости.
– Нет. Боюсь, что нет. Гильдегард – женщина упрямая. Она потребует доказательств искренности твоего раскаяния. Просто слова ее не устроят. Путь к ней и ее прощению ведет через Аполлона. Встань, сделаем настоящее дело.
– Алло, Шпацхен, – чирикает возле него Карола, и красивое ее лицо смеется Шпацу и Антону, – наконец ты оставил своих собак и кошек.
– Гав-гав, – имитирует лай Сигизмунд. Антон и Карола заходятся в хохоте. Только лицо Шпаца становится еще более серьезным.
– Шпацхен, что случилось? – Карола касается рукой его волос. – У тебя лицо человека, чей корабль с золотом ушел на дно.
– У него всегда такое лицо, – свидетельствует длинный Сигизмунд.
– Он пришел в ночной клуб поговорить о весьма серьезных вещах, – посмеивается Антон, и голос его снова звучит равнодушно и опустошенно.
– Это не для нас, – смеется Карола и тянет Сигизмунда за рукав.
– Пойдем, промочим горло.
И, смеясь, кричат Шпацу:
– Ты приглашен, но без разговоров, слышишь, без серьезных разговоров!
Шпац встает.
– Поехали.
– Куда?
– Поехали к Гильдегард. Мы разве не решили это сделать? Она – женщина мудрая. Она нам поможет.
– Нет! – Антон закрывает глаза, и его лицо расслабляется, – в этот вечер я ничего не могу делать. Как ты вообще обращаешься ко мне с таким предложением? Разве могу я предстать перед ней после стольких лет молчания да еще таким усталым? Я же двух слов связать не смогу.
– А слова тут и не нужны. Если мы просто появимся у нее, тебе не понадобится оправдательная речь, даже из одного слова. Мы сразу заговорим о деле.
– Нет! Отстань! Сказал же тебе – я устал. Ничего не желаю... Только отдохнуть.
– Ты хочешь этим сказать, что не собираешься помочь Аполлону?
– Я не сказал – нет, и не сказал – да. Я устал. У меня болит голова, и нет для меня другого лекарства, кроме темной комнаты, где я смогу сомкнуть глаза.
Антон и вправду закрыл глаза, с явным намерением их не открывать, пока Шпац стоит рядом с ним. Шпац долгим взглядом смотрел на него, затем неожиданно повернулся к нему спиной, и, не попрощавшись, пошел, как слепец, через шумное скопище в зале. Только у выхода остановился и оглянулся. Антон продолжал сидеть за столиком, следя за проходящими мимо женщинами и суетой грешников вокруг огня, в оглушительном громе барабанов. Шпац обшаривал взглядом все углы, ища кого-то, кого ему не хватало в этой «преисподней». Вдруг он понял: кудрявых дочек-близнецов господина Леви здесь не было! В год траура по отцу они не посещают ночные клубы. Странное облегчение ощутил Шпац, словно смерть господина Леви спасла хотя бы его дочерей.
– Слушай, – внезапно подскочил к нему Бено и потянул за рукав в один из темных коридоров, – слушай, – и в голосе не было слышно прежней вежливости, – Шпац, я понимаю, там, в присутствии Антона, ты не хотел говорить со мной откровенно. Но наш договор еще не отменен. Мне необходимы твои иллюстрации. Понимаешь? Они нужны для моей поэмы. Я готов заплатить за них высокую цену. Давай, поговорим, в конце концов, по делу.
– Две вещи я прошу за мои иллюстрации.
– Две? Какие?
