ужин при свечах. Вечер получился весьма далеким от приятного. Создавалось впечатление, что офицеры собрались в доме, который только что посетила смерть. Они расселись за столом в соответствии со званиями. Молчание нарушал только голос Клюге, теперь звучавший до странности оживленно и беззаботно. На него больше не давила тяжесть необходимости принятия тяжелого решения, и он ел с большим аппетитом – за долгие часы, проведенные на линии фронта, он успел изрядно проголодаться. И фельдмаршал завел разговор о текущих фронтовых делах. Шпейделю было приказано позаботиться о подкреплении для Нормандии. Но Штюльпнагель и Хофакер молчали, потрясенные причудливой нереальностью происходящего. Им предстояло принять целый ряд нелегких решений.
В конце концов Штюльпнагель решился сказать Клюге правду.
– Фельдмаршал, – с тяжелым вздохом проговорил он, – могу я поговорить с вами с глазу на глаз?
Когда Клюге взглянул на генерала, в его глазах мелькнуло раздражение, но он все-таки согласился. В сгустившемся полумраке мерцали огоньки свечей. Клюге и Штюльпнагель вышли в соседнюю комнату. Оставшиеся за столом люди молчали. Тишина царила еще несколько минут и была нарушена ворвавшимся обратно фельдмаршалом. Тот в ярости закричал, обращаясь к Блюментриту:
– СД и генерал Оберг должны быть вот-вот арестованы! Или, может быть, уже арестованы! Господин фон Штюльпнагель отдал соответствующие распоряжения без ведома своего командующего! Он даже не удосужился поставить меня в известность! Это неслыханное нарушение субординации!
Клюге приказал Блюментриту немедленно отменить приказы об арестах, предложив воспользоваться для этой цели телефоном.
– Иначе, – кричал он, покраснев от гнева, – я слагаю с себя ответственность за все, абсолютно за все.
Только было уже слишком поздно. Блюментрит вернулся и доложил, что аресты уже ведутся.
– Почему вы мне не позвонили? – сухо поинтересовался Клюге, взирая на Штюльпнагеля с откровенной неприязнью.
– Я не смог дозвониться ни вам, ни Блюментриту.
Клюге взял себя в руки и пригласил генералов вернуться за стол. Но теперь ел и пил только он. Остальные присутствующие взирали на фельдмаршала в гробовом молчании. Было уже около одиннадцати часов. Наступила ночь.
Здание военного министерства на Бендлерштрассе было окружено по приказу полковника Ремера. Заговорщики очутились в осаде. Новоявленному полковнику пришлось столкнуться с немалыми трудностями, определяя, на чьей стороне находятся различные подразделения, собравшиеся в районе военного министерства. Особое внимание он уделил танкам генерала Гудериана, прибывшим по неизвестно чьему приказу, – сам генерал отсутствовал по причине отпуска.
Выяснение, кто кому предан, и на Бендлерштрассе было в самом разгаре. Штауффенберг и Ольбрихт еще не сложили оружие и отчаянно пытались удержать свои позиции, сражаясь по телефонам[47]. Уже после наступления темноты на связь вышел начальник штаба Штюльпнагеля, уполномоченный произвести аресты, с просьбой прояснить ситуацию.
– Все идет по плану, – последовал стандартный ответ, – все сообщения по радио – ложь.
Но только Ольбрихт, не отходивший от телефона, не сумел навести порядок в собственном доме. Многочисленные члены его штаба, настроенные враждебно или индифферентно по отношению к заговору, вскоре узнали, что военный комендант Берлина генерал фон Хазе – дядя Бонхёффера – отказался от борьбы.
Около половины одиннадцатого, после тщетной попытки подвести дополнительные войска, чтобы защитить Бендлерштрассе, Ольбрихт собрал всех тех, кто, по его мнению, был верен заговору, и распорядился организовать оборону здания, поскольку его штурм является неизбежным. Но среди собравшихся было много офицеров, либо молчаливо не одобрявших все предприятие, либо решивших, что участвовать в нем в условиях явного провала слишком опасно[48]. Когда предлагают занять оборону для последнего и решительного боя, об этом хорошо читать в какой-нибудь исторической книге, но участвовать в подобном лично – это уж слишком. Именно так думал подполковник Гербер – ярый нацист из штаба Ольбрихта. Он решительно вышел вперед к столу генерала и потребовал объяснений, от кого следует защищать здание и, главное, почему. Он считал, что задачей офицеров военного министерства является обеспечение отправки подкреплений на фронты. При чем здесь какая-то непонятная «Валькирия»?
– Господа, – сказал Ольбрихт, – мы уже давно с возрастающим беспокойством следим за развитием событий. Вряд ли стоит сомневаться, что все шло к катастрофе. Необходимо принять экстренные меры, чтобы ее предотвратить. Именно это сейчас и делается. Я прошу вашей поддержки.
Вопрос Гербера не был праздным. Он тоже внимательно следил за ситуацией и принял свои собственные меры предосторожности. На втором этаже у него и его сторонников имелся небольшой склад оружия, принесенного из близлежащего арсенала. Поэтому эти офицеры, больше не тратя время на лишние разговоры, покинули кабинет Ольбрихта и решительно отправились вниз.
За те несколько минут, что у него остались, Ольбрихт успел порадоваться приезду полковника Мюллера – заместителя командира пехотного училища в Деберице. Тот просил, правда слишком поздно, разрешения использовать своих людей для захвата радиостанции и охраны военного министерства. Он вернулся в Дебериц только поздно вечером и выяснил, что необходимо помочь участникам переворота. В десять сорок пять Ольбрихт с радостью подписал приказ.
Ровно в десять пятьдесят Гербер со своими союзниками при полном вооружении прошествовали мимо Делии Циглер и ее коллеги Анни Лерхе и вошли в кабинет Ольбрихта. Вместе с Ольбрихтом находились Петер Йорк, Ойген Герштенмайер и брат Штауффенберга Бертольд. Фон дер Гейде навел автомат на Ольбрихта и сказал:
– Мне кажется, здесь имеет место заговор, направленный против фюрера. Мои товарищи и я храним верность присяге. Мы требуем встречи с генералом Фроммом.
– Вы вооружены, – ответил Ольбрихт, – а я нет. Сила на вашей стороне. Но прежде всего я бы хотел попросить вас пройти со мной к генералу Гепнеру.
А тем временем Делия Циглер выскочила из приемной, чтобы предупредить об опасности Бека и Гепнера, которые находились в кабинете Фромма, расположенном чуть дальше по коридору. По пути она встретила Штауффенберга и Хефтена. Они вдвоем вбежали в приемную Ольбрихта, но сразу же оказались снова в коридоре, поскольку их встретили выстрелы. Штауффенберг получил ранение в левую руку. Делия Циглер видела, как полковник скривился от боли.
В течение следующих десяти минут в коридорах и кабинетах звучали крики и выстрелы – противники заговора собирали своих сторонников. Бек, Гепнер, Ольбрихт, Штауффенберг и Хефтен были окружены, остальных заговорщиков поместили под стражу. Некоторым удалось выбраться из здания. Среди них был Герштенмайер, которому не повезло – его остановили и вернули обратно[49] .
Фромма освободили, и он, сжимая в руках пистолет и пылая гневом, вернулся к командованию. Правда, оно продлилось недолго. Он знал, что его сместили, и понимал, что должен как следует постараться, чтобы реабилитироваться в глазах Гиммлера. Хефтен сделал движение, словно хотел застрелить генерала, но Штауффенберг его остановил.
– Господа, – заявил Фромм, – теперь я собираюсь обойтись с вами так же, как вы обращались со мной. Вы арестованы. Сдайте оружие.
– Уверен, что вы не станете просить меня, своего командира, сделать это, – сказал Бек. Он потребовал, чтобы ему оставили пистолет «для личных целей», после чего добавил: – Вы не осмелитесь лишить старого товарища этой привилегии.
– Хорошо, только держите его направленным на себя, – сказал Фромм.
– В прежние времена в подобной ситуации… – начал Бек, но Фромм отлично понимал, что сейчас не время для проявления сентиментальности. Он резко перебил старого генерала и предложил сделать то, что он намеревался.
Бек растерянно взглянул на свою руку с пистолетом, потом обвел прощальным взглядом своих товарищей и выстрелил себе в голову. Пуля оцарапала лоб, по лицу Бека потекла кровь. Он упал на стул, явно пребывая в состоянии шока.
