— Я не могу, — сказала я, резко остановившись на пороге. — Я не могу. Не могу идти туда. Не могу. Не могу. Просто не могу, и все.
— Вам не нужно этого делать, — отозвался он и повернулся к женщине: — Найдите, пожалуйста, для нее немного чистой одежды.
— Сумка, — сказала я. — Мне нужна только моя сумка. У меня там деньги. Больше мне ничего не нужно.
— И ее сумку.
— Она в гостиной, — подсказала я. Мне казалось, что меня вот-вот вырвет.
— У вас есть родные, к которым вы могли бы поехать? — спросил он, пока мы ждали.
— Не знаю, — слабым голосом проговорила я.
— Позвольте вас на пару слов, сэр? — Это была женщина-полицейский, на ее лице застыло мрачное выражение. Что-то произошло.
— Что?..
— Сэр.
Мне стало все ясно. Знание прожгло меня, словно чистый поток ощущений.
Прежде чем они смогли остановить меня, я вбежала в гостиную. Мой прекрасный Адам медленно покачивался на веревке. Я увидела, что он воспользовался куском альпинистского шнура. Желтого. Рядом валялся стул. Адам был босиком. Я нежно прикоснулась к изуродованной ступне, потом поцеловала ее — так, как в первый раз. Он был очень холодный. На нем были старые джинсы и выцветшая футболка. Я взглянула в распухшее, ставшее страшным лицо.
— Ты убил бы меня, — сказала я, глядя на него.
— Мисс Лаудон, — послышался рядом голос Бирна.
— Он убил бы меня, — сказала я ему, не отводя глаз от лица Адама, моего любимого. — Он сделал бы это.
— Мисс Лаудон, пойдемте отсюда. Все кончено.
Адам оставил записку. Это не было ни исповедью, ни попыткой объясниться. Это было любовное письмо. «Моя Элис, — писал он. — Видеть тебя значило боготворить тебя. Ты была моей самой прекрасной и последней любовью. Мне жаль, что ей пришлось завершиться. И вечность была бы слишком коротким временем».
Глава 40
Однажды вечером, несколько недель спустя, после всей суматохи, после похорон, раздался стук в дверь. Я спустилась, чтобы открыть. Это была Дебора, которая выглядела очень привлекательной в юбке и темном жакете. На лице после дня, проведенного в больнице, застыло усталое выражение. Мы смотрели друг на друга без улыбки.
— Мне следовало бы раньше связаться с тобой, — наконец проговорила она.
Я отошла в сторону, и она стала подниматься по лестнице вслед за мной.
— Я принесла тебе кое-что, — сказала она. — Вот. — Достала из пластикового пакета бутылку шотландского виски. — И вот. — Она развернула вырезку из газеты и передала мне. Это был некролог по поводу смерти Адама. Его написал Клаус для газеты, которую я обычно не покупаю. — Я подумала, тебе может понравиться.
— Заходи, — сказала я.
Взяла виски, два стакана, вырезку из газеты и прошла в гостиную. Я налила нам по порции. Как всякий добрый житель Северной Америки, Дебора вернулась на кухню, чтобы поискать лед. Я взглянула на вырезку.
Над самой заметкой была помещена фотография Адама, которой я прежде не видела. Он был запечатлен стоящим на склоне какой-то горы и улыбался в камеру, загорелый, без шапки. Как редко я видела его улыбающимся и беззаботным. У меня в памяти он навсегда остался мрачным и напряженным. У него за спиной поднимались горы, которые напоминали море на японских гравюрах, горы, снятые в момент своего сонного великолепия. Именно это мне всегда было трудно понять. Когда видишь фотографию, снятую высоко в горах, все на ней кажется таким ясным и красивым. Но все они говорили мне — Дебора, Грег, Клаус и Адам, конечно, — что настоящие ощущения от пребывания в горах невозможно запечатлеть на снимке: невероятный холод, борьба за каждый глоток кислорода, ветер, который угрожает поднять тебя и сдуть в пропасть, шум в голове, медлительность и тяжесть в мозгах и во всем теле, а главное — чувство враждебности, ощущение того, что это нечеловеческий мир, куда ты попал на короткое время в надежде, что сможешь выжить в борьбе со стихиями и собственным физиологическим и психическим умиранием. Я смотрела в лицо Адама и думала: кому это он улыбается? На кухне слышался звон льда о стекло.
Текст Клауса сначала заставил меня поморщиться. Он написал отчасти личные воспоминания о своем друге, отчасти попытался выполнить профессиональный долг журналиста. Потом я прочитала все слово за словом:
"Альпинист Адам Таллис, недавно покончивший с собой, добился известности благодаря своим героическим действиям во время страшной бури, разразившейся в прошлом году на склонах горы Чунгават в Гималаях. Он не искал этой известности и тяготился всеобщим интересом — но был притягательным и уважаемым, как всегда.
Адам был выходцем из семьи военного, против которой восстал (его отец участвовал в первом дне высадки союзников в Нормандии в 1944 году). Он родился в 1964 году, получил образование в Итоне, но не был счастлив в школе и так и не захотел подчиниться каким-либо властям или работать в учреждениях, которые считал недостойными себя. Он навсегда оставил школу в возрасте шестнадцати лет и в буквальном смысле слова в одиночку пересек всю Европу, путешествуя по суше".
Затем Клаус кратко изложил описанные в его книге раннюю альпинистскую карьеру Адама и события на Чунгават. Он отметил помещенные в журнале «Гай» поправки. Теперь тем парнем, который звал на помощь, прежде чем погрузиться в кому, был Томас Бенн. Это подводило к кульминации статьи Клауса:
"Прося о помощи, хотя было слишком поздно, Бенн взывал к гуманности, которую олицетворял Адам Таллис. Есть, особенно в последние годы, такие, кто заявляет, что обычная мораль прекращает действовать, когда мы подходим к вершинам высочайших гор. Этот жестокий подход, видимо, подпитывается новой тенденцией, существующей в области организации коммерческих экспедиций, где руководитель несет ответственность за клиента, который ему платит, к тому же клиент полностью зависит от того, сохранят ли его или ее жизнь опытные инструкторы. Адам резко возражал против этих «тропинок для яков», по которым неопытных, но богатых искателей приключений тащат на вершины, прежде бывшие царством групп элитных альпинистов.
И тем не менее — а здесь я говорю как человек, которому Адам Таллис спас жизнь, — в самый разгар ужасной бури он продемонстрировал пример высочайшей преданности великим традициям альпийского и гималайского братств. Казалось, что давление рынка захватило и этот мир разреженного воздуха на высоте выше 8000 метров. Но кто-то не стал подчиняться богу горы Чунгават. Адам Таллис показал, что в экстремальных условиях существуют более глубокие чувства, более фундаментальные ценности.
Возвратившись с Чунгават, Адам не сидел сложа руки. Человек сильных порывов, он встретил прекрасную высоконравственную женщину, Элис Лаудон, и женился на ней...".
Дебора вернулась в комнату. Она села рядом со мной и медленно пила свое виски, изучая мое лицо, пока я читала:
"...ученой, которая никогда не занималась альпинизмом. Эта пара жила в страстной любви, и друзья Адама решили, что в семье этот беспокойный скиталец нашел стабильную основу, которую искал всю свою жизнь. Возможно, значительным является тот факт, что его запланированная на будущий год экспедиция на Эверест не имела целью восхождение на вершину, а была предназначена для уборки мусора на склонах горы, что, видимо, было его формой дани богам, которых дразнили и оскорбляли слишком долгое время.
Но этому не было суждено осуществиться. Кто может говорить о личных внутренних переживаниях людей? Кто знает о том, что движет мужчинами и женщинами, которые ищут совершенства на вершине мира? Быть может, события на Чунгават стоили ему больше, чем знали даже его друзья. Нам он казался счастливее и спокойнее, чем когда-либо в своей жизни, хотя в последние недели стал раздражительным, обидчивым и неразговорчивым. Я не могу избавиться от чувства, что мы не сделали для него того, что он в
