свое время сделал для нас. Видимо, когда ломаются сильные люди, они ломаются ужасно и безвозвратно. Я потерял друга. Элис потеряла мужа. Мир потерял редкий образец героизма".
Я отложила вырезку в сторону, фотографией вниз, чтобы не видеть его лица, и высморкалась в салфетку. Потом отпила из стакана, виски обожгло мое больное горло. Интересно, когда- нибудь я смогу снова почувствовать себя нормальным человеком? Дебора осторожно положила руку мне на плечо, и я слегка улыбнулась ей.
— Все в порядке, — сказала я.
— Тебя это беспокоит? — спросила она. — Тебе хочется, чтобы все узнали? — Вопрос, казалось, донесся откуда-то издалека.
— Не все, — отозвалась я наконец. — Есть пара людей, которых я должна увидеть, людей, которым я лгала. Они заслуживают того, чтобы знать правду. Возможно, это поможет и мне, и им. Для остальных это не имеет никакого значения. В самом деле не имеет значения.
Дебора наклонилась вперед и стукнула своим стаканом об мой.
— Дорогая Элис, — произнесла она напряженным и официальным тоном. — Я говорю это так, потому что цитирую письмо, которое все время пытаюсь тебе написать, но потом неизменно выбрасываю. Дорогая Элис, если бы я не была спасена от себя самой, то была бы ответственной за твое похищение и Бог знает за что еще. Мне очень, очень жаль. Можно, я приглашу тебя на обед?
Я кивнула, отвечая и на невысказанный, и на высказанный вопросы.
— Пойду переоденусь, — сказала я. — Чтобы не отставать от тебя. Мне сегодня пришлось попотеть на работе.
— О, я слышала. Поздравления.
Через четверть часа мы шли по дороге, держась за руки. Был теплый вечер, и я могла по-настоящему поверить в то, что наконец придет лето, с жарой, длинными вечерами и свежими рассветами. Мы по- прежнему молчали. Мне казалось, что во мне не осталось слов, не осталось мыслей. Мы двигались плавно, подчиняясь общему ритму. Дебора повела меня в новый итальянский ресторан, о котором где-то прочла, заказала пасту, салат и бутылку дорогого красного вина. Чтобы заглушить чувство своей вины, так она сказала. Официанты были смуглыми, симпатичными и очень внимательными. Когда Дебора вытащила из пачки сигарету, сразу двое бросились к ней с зажигалками. Потом Дебора посмотрела мне в глаза.
— Что делает полиция? — спросила она.
— На прошлой неделе я провела целый день с детективами из разных управлений. Я рассказала им примерно ту же историю, что уже рассказывала раньше, до вашего с Адамом приезда. — Дебора поморщилась. — Однако на этот раз они проявили внимание, задавали вопросы. Им все это, кажется, очень понравилось. «Другие подозреваемые в настоящее время не разыскиваются» — так вроде бы они говорили. Инспектор Бирн, тот, которого ты видела, очень обходителен со мной. Кажется, в нем говорит легкое чувство вины.
Официант торопливо подошел к нам, неся ведерко для льда. Под салфеткой у него в руке раздался негромкий хлопок пробки.
— С уважением от джентльменов.
Мы оглянулись. Двое молодых людей в костюмах, улыбаясь, салютовали нам бокалами.
— Что это за место? — громко проговорила Дебора. — Что это еще за ослы такие? Сейчас вот пойду и вылью это им на головы. Боже, прости, Элис. Только этого тебе не хватало.
— Нет, — сказала я. — Это не важно. — Налила шипящее шампанское в наши бокалы и подождала, когда осядет пена. — Все это теперь не важно, Дебора. Глупые мужики жужжат вокруг, как комары, дурацкие стычки, проявления злости, все это ничего не стоит. Жизнь слишком коротка. Разве ты не видишь? — Мы чокнулись. — За дружбу.
А она сказала:
— За то, чтобы все прошло.
Потом Дебора проводила меня до дома. Я не стала приглашать ее, мы расцеловались внизу, у дверей. Я поднялась в квартиру, из которой собралась съезжать на следующей неделе. В этот уик-энд мне нужно было упаковать свои пожитки и решить, что делать с вещами Адама. Они по-прежнему валялись повсюду в комнатах: его выцветшие джинсы; его футболки и грубые свитера, которые хранили его запах так, что, закрывая глаза, я могла представить, что он все еще находится в комнате и смотрит на меня; его кожаная куртка, которая, казалось, по-прежнему сохраняет форму его тела; его рюкзак, набитый альпинистским снаряжением; мои фотографии, которые он сделал своим «Поляроидом». Исчезли только его драгоценные поношенные альпинистские ботинки: Клаус — милый Клаус с распухшим от слез лицом — положил их ему в гроб. Ботинки вместо цветов. Вообще после него осталось не много вещей. Он всегда путешествовал налегке.
Сразу после случившегося я думала, что не смогу оставаться в этой квартире ни на час, ни на минуту. На самом же деле мне было до странности трудно оставить эту квартиру. Однако в понедельник я закрою очередную новую дверь, запру ее на два замка и передам ключи агенту по недвижимости. Возьму свои чемоданы и мелочь, поймаю такси и отправлюсь в свой новый дом, в уютную однокомнатную квартиру поблизости от работы, с крошечным патио, стиральной машиной, микроволновкой, центральным отоплением и толстыми коврами. Полин как-то сказала мне после того, как пережила то тяжелое расставание: если держаться так, словно у тебя все в порядке, то однажды так и будет. Чтобы выжить, нужно пройти через процесс выживания. Вода находит дорогу в каналы, которые ты для нее копаешь. Поэтому я куплю машину. Может быть, заведу кота. Снова начну учить французский и покупать одежду. Я буду каждый день рано приходить на работу и знать, что неплохо с ней справляюсь. Буду встречаться со старыми друзьями. Какая-нибудь жизнь сможет прийти в эти приготовленные пространства; неплохая на самом деле жизнь. Глядя на меня, люди никогда не догадаются, что все это ничего не значит; что я чувствую себя такой же глубокой, пустой и печальной, как небо.
Я так и не смогла вернуться к себе прежней. К себе, какой я была до него. Большинство людей никогда не узнают об этом. Джейк, который нашел счастье со своей новой подружкой, не узнает. Он будет возвращаться к концу нашего романа и вспоминать боль, хаос и смущение, но это будет лишь смутным воспоминанием и не станет больше ранить его, если это хоть немного задевает его сегодня. Полин, она на сносях, тоже не узнает. Она попросила меня, очень стесняясь, быть крестной ее ребенка, а я, расцеловав ее в обе щеки, призналась, что не верю в Бога, но что да, буду очень счастлива. Клайв, мечущийся от одной привязанности к другой, будет считать меня женщиной, познавшей истинную романтическую любовь; он будет обращаться ко мне за советом каждый раз, когда соберется куда-нибудь пойти с женщиной или расстаться с ней. А я так и не смогу рассказать правду своей семье, его семье, Клаусу, сообществу альпинистов или кому-нибудь на работе.
Для всех них я осталась безутешной вдовой героя, который ушел слишком молодым, покончив с собой. Они разговаривали со мной и обо мне с настоящим уважением и печалью. Сильвия, конечно, все знала, но я не могла говорить с ней об этом. Бедная Сильвия, она думала, что поступает из лучших побуждений. Она присутствовала на похоронах и потом с отчаянными рыданиями просила у меня прощения. Я сказала, что прощаю ее — что еще я могла сказать? — отвернулась и продолжила разговор с кем-то еще.
Я устала, но спать не хотелось. Я приготовила себе чай и выпила его из оловянной кружки Адама, той, которая болталась на его рюкзаке, когда мы шли темной звездной ночью в медовый месяц в Лэйк-дистрикт. Я села в халате на диван, поджав под себя ноги, и стала думать о нем. Подумала о том, как в первый раз увидела его, через дорогу, когда он не отрываясь смотрел на меня, привораживая взглядом, притягивая к себе. Я подумала о последней встрече в полицейском участке, когда он улыбнулся мне так нежно, словно отпускал меня. Должно быть, он понял, что это конец. Мы так и не попрощались. Все началось в восторге, закончилось в ужасе, а теперь превратилось в отчаянное одиночество.
Несколько дней назад мы с Клайвом вместе обедали, и он после всяческих слов о душевных муках и поддержке спросил: «Разве кто-нибудь когда-нибудь сможет с ним сравниться, Элис?»
Никто и никогда. Адам убил семерых. Он убил бы и меня, даже если бы потом рыдал над моим телом. Всякий раз, когда я вспоминаю, как он смотрел на меня с такой силой концентрированной любви, или когда перед моим внутренним взором возникает его мертвое тело, медленно поворачивающееся на желтом шнуре, я думаю также о том, что он насильник и убийца. Мой Адам.
Но после всего случившегося я по-прежнему помнила любимое лицо, то, как он сжимал меня в
