сильным голосом запела девушка. В свете медленно вращающихся зеленых и золотых лучей Рози стала похожей на русалку, на мираж, сотканный из света; на мгновение я страстно захотел схватить ее и с безумной силой прижать к себе, пока она не ускользнула из моих рук. У меня дух захватило. В нашем возрасте девушки всегда намного старше парней, а парни взрослеют, изо всех сил пытаясь выполнить то, что нужно девушкам. Я знал с самого худосочного детства, что хочу чего-то большего, чем предрекают нам учителя — фабрики и очереди за пособием, — но мне никогда не приходило в голову, что действительно можно вырваться и своими руками построить это нечто большее. Я давным-давно понимал, что моя семья свихнулась и восстановлению не подлежит; что каждый раз, как я, стиснув зубы, захожу в нашу квартиру, очередная часть моего разума рассыпается в прах; но и в самые тяжкие моменты мне в голову не приходило, что я смогу уехать. Я понял только тогда, когда Рози понадобилось, чтобы я был рядом.
— Поехали, — сказал я.
— Господи, Фрэнсис, придержи коней! Я же не говорю, что нужно сегодня же решить. Подумай.
— Я подумал.
— Но… — сказала Рози, помолчав. — Твоя семья… Ты сможешь ее оставить?
Мы прежде никогда не говорили о моей семье. Что-то Рози себе представляла — вся улица что-то представляла, — но никогда даже не упоминала их, и я был ей благодарен. Рози внимательно смотрела на меня.
Я выбрался из дома, обменяв у Шая тот вечер — с большой выгодой для него — на весь конец недели. Когда я уходил, ма визжала на Джеки: «Что за дерзкая девчонка!» Даже па не выдержал и отправился в паб.
— Теперь ты — моя семья, — заявил я.
В самой глубине глаз Рози сверкнула далекая улыбка.
— И теперь навсегда — где угодно, — добавила она. — Даже здесь, если не сможешь уехать.
— Нет. Ты правильно говоришь: это значит, что мы должны уехать.
Тогда Рози улыбнулась по-настоящему, широко.
— Какие у тебя планы на всю мою оставшуюся жизнь?
Мои ладони скользнули по ее мягким бедрам; я придвинул Рози по подоконнику к себе. Она обвила ногами мою талию и поцеловала меня губами, сладкими от вина и солеными после танцев. Прижавшись к моим губам, она все еще улыбалась, и музыка залила нас, и поцелуй стал крепче, и улыбка растаяла.
«Единственная, кто не превратился в собственную мать, — сказал в темноте у меня над ухом голос Имельды, хриплый от миллиона сигарет и бесконечной печали. — Единственная, кто вырвался». Имельда и я — мы оба лжецы, по рождению и по воспитанию, но Имельда не лгала о своей любви к Рози, и я не врал, когда говорил, что она была ближе всех. Имельда, спаси ее Бог, поняла.
Ребенок у яппи заснул в спокойном свете ночника. Его мамочка медленно-медленно поднялась и выскользнула из комнаты. Один за другим гасли огни на Фейтфул-плейс: Санта-Клаусы Салли Хирн, телевизор Дуайеров, знак «Будвайзер», криво висящий на доме волосатых студентов. В номере девятом было темно: Мэнди и Джер уже прижались друг к другу; возможно, ему завтра с рассветом на работу — готовить бизнесменам поджарку с бананами. У меня замерзли ноги. Луна висела низко над крышами, мутная и заляпанная тучами.
Ровно в одиннадцать Мэтт Дейли сунул голову в кухню, внимательно оглядел все, проверил, закрыта ли дверца холодильника, и выключил свет. Минуту спустя свет зажегся в комнате на верхнем этаже, и появилась Нора; одной рукой она распутывала резинку из волос, второй прикрывала зевок. Нора тряхнула кудрями и потянулась задернуть шторы.
Я не стал ждать, пока она начнет переодеваться в ночнушку — если Нора почувствует себя беззащитной, то вполне может позвать папашу разобраться с незваным гостем, — и бросил мелкий камешек в окно. Стекло звякнуло, но ничего не произошло; Нора решила, что это птицы, ветер или осадка дома. Я бросил еще камешек, посильнее.
Лампа погасла. Штора сдвинулась, совсем чуть-чуть. Я зажег фонарик, направив луч себе в лицо, и помахал рукой. Решив, что Нора меня узнала, я приложил палец к губам и жестом поманил ее.
Через мгновение лампа снова зажглась. Нора отодвинула штору и помахала рукой, но это могло означать что угодно: то ли «убирайся», то ли «погоди». Я энергично закивал и ободряюще улыбнулся, надеясь, что луч фонаря не превратит улыбку в гримасу Джека Николсона. Нора задумчиво пригладила волосы; потом — находчивая, как сестра, — оперлась на подоконник, подышала на стекло и написала пальцем: «ЖДИ». Она даже написала задом наперед, чтобы я понял. Я показал ей большие пальцы, выключил фонарик и стал ждать.
Уж не знаю, в чем заключался у Дейли ритуал отхода ко сну, но задняя дверь открылась только около полуночи, и Нора — торопливо, но на цыпочках — двинулась ко мне. Поверх юбки и свитера она накинула длинное шерстяное пальто.
— Господи, ну и дверь! — Нора, запыхавшись, прижала руку к груди. — Я тянула изо всех сил, а она за мной как захлопнется — грохот будто автокатастрофа, слышал? Я чуть в обморок не упала…
Я улыбнулся и вернулся к скамейке.
— Ни звука не слышал. Ты прирожденная домушница. Садись.
Она словно приросла к месту и пыталась отдышаться, бросая на меня осторожные взгляды.
— Я на минутку, вышла посмотреть… Ну то есть… Как ты вообще?
— Теперь в полном порядке — как на тебя посмотрел. У тебя вид, как будто чуть сердечный приступ не случился.
Нора неохотно улыбнулась:
— Ну почти. Я думала, сейчас па выскочит… Чувствую себя так, будто мне шестнадцать и я по водосточной трубе слезла.
В темно-синем холодном дворе Нора, растрепанная и умытая на ночь, и впрямь выглядела на шестнадцать.
— Вот как ты проводила бурную юность? — засмеялся я. — Ах ты, бунтарка!
— Я? Господи, нет, конечно, ни капельки; с моим-то папашей. Я была хорошей девочкой. Все это прошло мимо меня; я только от подруг слышала.
— В таком случае у тебя есть полное право наверстать все, что можно. Попробуй, раз уж на то пошло. — Я распечатал пачку сигарет и изящно предложил Норе. — Отравишься?
Нора посмотрела с сомнением.
— Не курю.
— Тогда и начинать не стоит. Впрочем, один раз не считается. Сегодня ночью тебе шестнадцать и ты — дерзкая бунтарка. Жаль, я не догадался прихватить бутылку сидра.
Уголок рта Норы снова пополз вверх.
— А почему бы и нет? — хмыкнула она, уселась радом со мной и взяла сигарету.
— Вот и умничка. — Я наклонился к ней и дал прикурить, с улыбкой глядя в глаза.
Нора затянулась слишком резко и зашлась в кашле — я обмахивал ее, мы оба придушенно хихикали и, показывая в сторону дома, шикали друг на друга, и от этого заходились только сильнее.
— Господи! — Нора утерла выступившие на глазах слезы. — Я не создана для этого.
— Маленькими затяжками, — объяснил я. — А можно вообще не затягиваться. Помни, ты — подросток и никотин тебе не нужен; главное — круто выглядеть. Учись у мастера.
Я сгорбился на скамейке, изображая Джеймса Дина, взял сигарету в угол рта, прикурил и выпятил челюсть, пустив длинную струйку дыма.
— Вот так. Поняла?
— Ты похож на гангстера, — хихикнула Нора.
— То-то и оно. Впрочем, если хочешь изобразить изысканную старлетку, тогда так. Сядь прямо, положи ногу на ногу. Теперь опусти подбородок, посматривай на меня искоса, надуй губки, и…
Нора затянулась, изящно повернула кисть руки и пустила дым к небу.
— Прекрасно, — похвалил я. — Теперь ты — официально наикрутейший сорванец квартала. Поздравляю.
Нора засмеялась и повторила трюк.
— Могу ведь, а?
