Отмокая в ванне и перебирая в памяти детали этого странного жизненного аппендикса, Алла недоумевала: «Кто принес на борт катастрофу? Кому беда села на хвост?» – не подозревая, что виной всему она сама.
Причем это была даже не катастрофа, а только генеральная репетиция чего-то большего и страшного. Раскаты дальнего грома. Алла начала сопротивляться пространству, и ему это не понравилось.
Сначала она об этом только смутно догадывалась, лишь отметив про себя, что Каха с честью выдержал испытание, чего нельзя было сказать об их романе. Роман съежился и усох. При тесном общении Каха неожиданно замкнулся в себе и резко отдалился. К тому же теперь она подозревала Каху в самых страшных грехах. Говорил же Осип Абрамович про кавказцев, что для них убийство – простое телодвижение. Или это «наше всё» говорило? Нет, надо незаметно закругляться.
Казалось бы, июль еще только начинался, еще ярко светило солнце, как в день их отплытия. Сессия была сдана, месть переложена в крепкие мужские руки Кахи. Даже мама порадовалаее, безошибочно опознав на коллективном фото любимую дочку.
«Эх, надо было схохмить и послать ей снимок без себя. Только хорошая мысля приходит опосля, – улыбалась довольная Алла. – Или, как говорил старый еврей, когда у него спрашивали, какую черту русского он хотел бы иметь: «Яхотел бы быть таким же умным, как русский потом». Дорогая мачеха, ты бы мною гордилась. Я не только запомнила все твои еврейские анекдоты, я нашла, как за тебя отомстить, и скоро твоя смерть будет возмещена отцовским разорением, – утешала себя Алла и не чувствовала прежней радости в предвкушении отчей крови. – Разорение. Какое неприятное слово. Разорение гнезда. Хорошо, скажем не «разорением», а «унижением». Унижение, впрочем, тоже плохое слово, в нем есть что-то змеиное. Нет, слово тут ни при чем. Оно не виновато. Плохо само унижение».
Отдышавшись с дороги, Алла вдруг поняла, что соскучилась по красноречивым вздохам прамачехи, скорбному лицу и драматическому голосу. «Ну и родню ты мне оставила, любимая мачеха». Но больше пошуршать о жизни было не с кем.
Во дворе Алла по привычке скользнула глазами по каштанам и обнаружила, что членообразные соцветия сменились не менее эротическими зелеными колючими яичками. «Что-то мне, как сексуальному маньяку, везде одно и то же видится, – усмехнулась Алла. – Это от недотраха! Когда же я, наконец, с ним кончу? Бежать без оглядки или трахаться до победного?»
Все ее тело сладко ныло и содрогалось, даже само по себе, от одного взгляда на зеленые шарики каштанов. Она ухмыльнулась своей гиперсексуальности и набрала код домофона.
В лифте на нее из зеркала глядела наглая, довольная, улыбающаяся физиономия нимфоманки. Алле стало смешно: «Хорошо, что я придумала эту месть, а то бы долго еще не узнала, что такое бешеный секс вхолостую. Ну хоть какой-нибудь ка-а-арликовый оргазмик! Чего только не бывает на свете. Может, в «Спид-инфо» написать? Дорогая редакция, помогите!»
Немного от этой избыточной чувственности перепало и прамачехе. Алла крепко обняла ее в дверях и громко чмокнула в обе щеки. Тарзан пришел в неописуемый восторг и бросился по такому случаю за мячиком. Здравствуй, дом!
– Как дача?
– Как плавание?
– Обалденно! – искренне воскликнула Алла.
– У меня тоже! – искренне повелась прамачеха.
Мгновение они продолжали стоять в обнимку и радоваться друг другу.
– У Софьи Владимировны прекрасный дом по Минке. Мы с ней на кладбище познакомились. Она сама и ее муж – адвокаты. Эх, знать бы их раньше, может, успели бы что-нибудь отсудить у Шишака. А я тебе пирог клубничный испекла! Со сметаной!
– Хитрюга, ты меня прикармливаешь? – засмеялась Алла. Ей нравилось, что прамачеха встречает ее нарядная и довольная, как дорогую гостью. Девушка привычно угнездилась на диване и рассеянно ждала подношений.
– Расскажи про путешествие. Он сделал тебе предложение?
– Рационализаторское? Нет, но это отдельная история. Мы чуть не утонули. Может, это знак? Что с ним я потону?
– Не говори так!
– Я потом тебе все подробно расскажу. Когда в голове уляжется. Но что-то мне в нем не нравится.
– Он агрессивный? – насторожилась прамачеха.
Алле не хотелось сразу признаваться, что так ловко придуманный ею план дает крен, поэтому она только беспечно махнула рукой:
– Знаешь, странно: у него двое маленьких детей, а он ни разу о них не заговорил.
– Ой! Я же не сказала тебе главную новость! Твой папа женился!
– По-настоящему?!
– Да, мне Лена Степанова звонила и рассказала.
– Это еще кто?
– Не помнишь? Его бывший ученый секретарь.
– Значит, наша пассия легализовалась? Но он же старше ее чуть ли не на тридцать лет. Что она в нем нашла?
– Наверное, Николину гору, – грустно съязвила Лина Ивановна.
– А может, хотела утереть нос Кахе. Как думаешь, это изменит его настроение? В смысле мести?
– Не знаю. Теперь деньги твоего отца становятся деньгами для его дочек.
– Надо подумать, – протянула Алла. Вдруг блеснула трусливо-спасительная мысль, что это отличный повод отступить от мести и свернуть весь проект, включая Каху… Нет, она не может подвести покойную мачеху. Или может?..
Лина Ивановна с беспокойством наблюдала за Аллой. Ей очень хотелось нагадить бывшему зятю, но не большой ценой. Во всяком случае, не ценой неприятностей у внученьки. Алла почувствовала ее искреннее участие и тут же откликнулась ответным тостом:
– А я в Москве такое местечко отыскала. Сад «Огород».
– Это филиал университетского ботанического сада? – неожиданно включилась мачеха.
– Да. Ты знаешь?
– Еще бы. Я там все время с маленькой Стёпой гуляла!
– Не может быть!
– Что значит – «не может быть»? Я на Мещанской жила со Стёпиным папой. Это через дорогу.
«Вот, оказывается, какой дивный знак подала мне мачеха! – У Аллы сладко ёкнуло сердце. – Мы на связи! Или мне просто хочется в это верить? Но ведь именно каштаны во дворе мачехи привели меня окольным путем в «Огород».
– А какая она была маленькой?
– Очень самостоятельная, – вздохнула Лина Ивановна. – Соберешься ее укачивать или колыбельную петь, а она бунтует: «Не надо, я сама усну». «Я сама» – ее любимые слова.
– А она говорила, ты ее к бабушке отфутболила!
– Что?! – возмутилась прамачеха. – Просто Стёпушка была очень слабенькая, и врач сказал, что в городе она умрет. У нее было золотое детство! Меня вообще родители мотали с места на место по казенным углам – и ничего. И ваша распрекрасная Антонина была плохой матерью! – Лина Ивановна надулась и замолчала.
– Наша? – подначила ее Алла. – Ладно. Пожалуйся на трудное детство.
Прамачеха продолжала молчать, поджав губы, со скорбным, трагическим лицом и, кажется, собиралась плакать.
– Хорошо, я пошутила, – сдалась Алла. – И где тебя родители таскали?
– Не помню, – буркнула Лина Ивановна. Потом с усилием сглотнула обиду и сухо пояснила: – Они все время переезжали. После Гражданской отец инспектировал то один военный округ, то другой. Потом мы жили в Москве в Лоскутной гостинице. Отец работал в информационном отделе ЦК.
– Круто. А где эта Лоскутная гостиница?
– Ее снесли. Это около Манежа. Там был Лоскутный и Обжорный переулки, прямо у Кремля. Помню, к
