покатятся по тротуару.
– Ираида, ты бы баллоны наружу не высовывала! – осуждающе заметил Тимофей Павлович, подняв лицо к подоконнику. – Женщина в годах все-таки! Блюсти себя должна! Какой пример ты молодежи показываешь!
– Да, иди ты уже! – замахнулась на него женщина. – Балаболка несчастная!
– Я-то пойду! – никак не мог угомониться Топталов. – Только ты, Ираида, выводы все-таки сделай! Ты же не только с такими культурными людьми, как мы с Ефимом Алексеевичем, – он кивнул в сторону майора, – можешь встретиться… которые, если что и увидят, то ничего не скажут! Люди разные бывают, Ираида! Есть такие, что и плохо подумать о тебе могут! А то и воспользоваться! Почему на тебе лифчика нет, а, Ираида?
– Есть у меня лифчик! – возмущенно произнесла Сова. – И вообще, какое тебе дело, что у меня есть, а чего нет! Ты мне – не муж! Иди, пока я в тебя горшком не кинула!
В доказательство серьезности своих намерений Оскольцева показала ему большой керамический горшок. В нем зло топорщился колючками кактус, похожий на стоящую торчком толстую зеленую оладью.
Тимофей Павлович сноровисто сделал несколько шагов от окна, но, уходя, все-таки обернулся и укоризненно покачал головой.
Управился Топталов мгновенно: едва чайник успел закипеть, а он уже входил в кухню Ираиды Михайловны.
Причем, Ефим заметил: вместе с пакетом покупок, Тима отдал хозяйке сдачу.
К чаю Ираида Михайловна выставила облепиховую настойку. На что Тима сказал:
– Вот, Ираида, скажу тебе прямо: хозяйка ты – не такая уж плохая! Даже, если быть честным, – хорошая! Да, что говорить, нет больше в поселке такой хозяйки, как ты! Вот говорят, Матрена Бабакина хорошую настойку делает! Чушь, чушь и бабьи сплетни! Даже, вот ты, Тая, – повернулся он к Тесменецкой, – ничего, не скажу, хорошая хозяйка, и настойка у тебя неплохая, но все-таки с Ираидой не сравню, нет!
– Ладно тебе, ишь, распелся! – с показной строгостью цыкнула на него Сова, но было заметно, что сердится она не всерьез, на самом деле, слова Тимофея Павловича ей приятны.
Но это, естественно, не устроило вторую присутствующую в кухне женщину. Попав в расставленную хитрым пройдохой ловушку, Царевна-лягушка взревновала по поводу своей репутации, как хозяйки.
– Тима, а когда это ты мою настойку пробовал, а? – серьезным голосом спросила она.
– Да, уж когда угощала, тогда и пробовал! – самодовольно заметил Тима.
– Никогда я тебя не угощала! – взвилась Тесменецкая. – И не собираюсь!
Женщина грозно блеснула зелеными, с черными искрами внутри глазами.
– Да, ладно, чего ты испугалась? – примирительно произнес Тима. – Ты может быть, Ефима Алексеевича стесняешься? – кивнул он в сторону майора. – Зря! Ефим Алексеевич – он парень свой! – как о старом знакомом отозвался Топталов о сидящем рядом Мимикьянове, с которым только что познакомился. – При нем можно не притворяться!
– Что? – даже растерялась Анастасия Вацловна. – Да кто притворяется? В чем мне притворяться-то?
– В том, что ты прошлым летом влюбленная в меня ходила! Да боялась сказать. А не надо было бояться! Пригласила бы меня к себе, ну, и…
Царевна-лягушка обратила лицо к потолку.
– Я? Влюбленная в тебя? Прошлым летом? – выкатила она большие глаза. – Ой, держите меня!
– Я вижу, у тебя любовь-то не прошла! Меня не проведешь! – погрозил ей пальцем Тима.
– Прям без памяти влюбилась… – сложила на груди руки женщина. – Сплю и вижу, когда Тимочка ко мне в гости заявится!
– То-то и оно! – важно сказал Тимофей. – Только зря ждешь! Не приду я! Однолюб, потому что!
– Вот я расстроюсь, бедная! Ночи теперь спать не буду! – глаза у женщины прямо искрились от возмущения.
– Спи, не спи, а не приду, даже не уговаривай. Другую люблю! – многозначительно произнес Топталов, прекрасно зная о той власти, которую имеет над каждой женщиной любопытство.
И точно, Лягушка попалась.
– Это кого же, интересно? – почти отвернувшись, и делая вид, что ей совсем и не интересно, спросила она.
– Не скажу! – захлопнул ловушку Топталов. При этих словах он многозначительно посмотрел на Ираиду Михайловну. – Эта любовь в моем сердце спрятана, как в танковой башне! Пусть там и умрет!
Ефим заметил: хотя хозяйка виду не подала, но приняла последние слова Топталова на свой счет, и они ей явно пришлись по душе.
– А вы у нас секретную часть проверяете, да? – демонстративно повернулась Тесменецкая к Ефиму, показывая, что больше с Топталовым общаться не желает: – Вы оттуда? – она кивнула наверх.
Майор отметил быстроту расползания информации по заводскому поселку, причем информации совсем не предназначенной для широкого распространения.
Он изобразил на лице гримасу, которая могла означать и – «да», и – «нет», и – «не могу говорить».
– Я теперь у вас часто бывать буду! – на всякий случай добавил Ефим к этой бессловесной информации, чтобы женщина не приняла его гримасу за нежелание с ней разговаривать.
– Правда? – спросила женщина, и Ефиму показалось: в ее голосе прозвучала радость.
– Работы много оказалось! – заметил он.
– Ну, давайте за знакомство! – сказал Тима и потянулся к рюмке с оранжевой настойкой.
Но попробовать облепиховый напиток, приготовленный гостеприимной хозяйкой, им не удалось.
В квартире заулюлюкал дверной звонок.
Хозяйка пожала плечами и пошла открывать.
Вместе с Ираидой Михайловной в комнату вошел широкоплечий мужчина среднего роста с наголо обритым черепом, похожим на купол обсерватории. Он слегка лоснился, так что казалось, будто его только что протерли тряпочкой с лосьоном после бритья.
В кухне сразу стало тесно.
– Всем – добрый вечер! – сказал он.
– Заходи, Шура! Садись! – захлопотала хозяйка.
– Инженер Мамчин, – окинув сидящих внимательными серыми глазами, новый гость протянул Ефиму руку. – Александр Михайлович.
У Мимикьянова самого была такая лапа, что мало кто мог выдержать его пожатие. Но тут в своей ладони он почувствовал прямо-таки не струганную деревянную доску.
Завершив рукопожатие, инженер положил твердую ладонь на плечо Топталову.
– Тимофей, поставь рюмку! – негромко произнес он.
– Шура, я, между прочим, в отгуле! – возразил Тима, но рюмку на стол поставил. – Ты сам отпускал.
– Я отпускал тебя при условии, что ты прокладку к башенному крепежу сделаешь, – не громко, но очень веско произнес инженер. – А ты? Сегодня Бабич начал ставить, и что?
– Что? – с показным интересом спросил Топталов.
– Ничего! – прошипел Мамчин. – Ты, какие отверстия высверлил?
Топталов пожал плечами, но как-то не очень уверенно:
– Какие ты дал на чертеже, такие и высверлил!
Мамчин засопел коротким вздернутым носом:
– Я тебе собственной рукой писал – два сантиметра! Два! А ты выточил полтора с припуском!
На темном от загара лице Топталова проступило недоуменное выражение. Он кашлянул и озадаченно произнес:
– Да?
– Да! – рыкнул Мамчин. – Чем ты смотрел? Собирайся, идем! Завтра машину надо на полигон выгонять. А во вторник уже арабы приедут первую партию принимать! И что они будут принимать?
