Чернокожая женщина объяснила детективам, что людям в этот час — сколько тогда было, два часа ночи? — положено спать, разве нет? Тогда к чему задавать дурацкие вопросы типа: слышали вы нечто похожее на выстрел этой ночью? Испанской наружности мужчина поведал, что по ночам здесь у них всегда слышна стрельба и никто больше уже не обращает на это внимания. Одна белая женщина рассказала, что как раз в это время поднялась с постели и пошла в туалет. И что-то такое вроде бы слышала, но подумала, это фейерверк.
В половине пятого утра Мейер и Карелла беседовали с чернокожим мужчиной, ветераном войны в Ираке. Он был слеп. Принял их в пижаме, купальном халате и очках с темными стеклами. К креслу была прислонена белая тросточка. Он помнил, как президент Буш произносил речь перед группой таких же, как он, ветеранов в госпитале. Сам пошел тогда на поправку, на глазах красовалась повязка. Он помнил, как Буш говорил слова, которые должны были понравиться простым солдатам. Нечто вроде: «Готов биться об заклад, ребята, эти иракские солдаты не обрадовались встрече с вами!» Сам он тогда подумал, что тоже не испытал особой радости от встречи с иракцами. «Я ослеп и до конца жизни слепым и останусь, как вам такой расклад, а, мистер президент?..»
— Я слышал выстрел, — заявил он детективам.
Звали его Трейвон Нельсон. Он работал мойщиком посуды в ресторане в центре города. Закрывались они в одиннадцать, но сам он обычно задерживался почти до часу ночи, затем садился на автобус номер 17 и домой добирался около двух. Он как раз вышел из автобуса и шел к дому, постукивая белой тросточкой по тротуару… некогда-то Трейвон мечтал стать знаменитым бейсболистом… как услышал выстрел, судя по всему, из пистолета или револьвера малого калибра. Затем услышал, как хлопнула дверца машины, а потом странный шипящий звук. И он никак не мог определить, что же это такое…
Баллончик с краской, подумал Мейер.
— Ну а потом кто-то закричал.
— Кричал на вас? — уточнил Карелла.
— Нет, сэр. Кричали на какую-то девушку или женщину.
— С чего это вы взяли?
— Ну, потому что он кричал: «Ты шлюха!» Ну а потом он, должно быть, ударил ее, потому как она так и взвыла и продолжала вопить…
— Ну а потом что? — нетерпеливо дернулся Мейер.
— Он убежал. И она убежала. Слышал, как стук ее каблучков затихает вдали. Она ходила на очень высоких каблуках. Знаете, когда вы слепы… — Его голос дрогнул. Глаз его за темными стеклами очков видно не было. — Это компенсируется обострением других органов чувств. Там был топот убегающего мужчины и стук высоких каблучков убегающей женщины. Такое, знаете ли, цоканье. — Он на секунду умолк. Видно, припоминал, на что похож стук высоких каблуков по тротуару. — А потом все затихло, — добавил он после паузы.
Долгие годы жизни в раздираемом войнами Афганистане оставили свои отметины на морщинистом лице матери Салима Гюлялай Назир. Даже ходила она сгорбившись, и оттого на вид ей никак нельзя было дать пятьдесят пять лет — она казалась старухой под семьдесят. Детективы не осмелились приходить к ней, предварительно не позвонив, и, прибыв в дом Назира субботним утром ровно в шесть, обнаружили, что там уже собралось несколько скорбящих родственников. Гюлялай хоть и была теперь американской гражданкой, по-английски почти не говорила. Переводчиком между нею и детективами вызвался поработать ее племянник. Пареньком лет шестнадцати ему довелось сражаться на стороне моджахедов против русских.
Гюлялай рассказала примерно то же, что они уже знали от повара в закусочной.
Сына ее любили и уважали все. Он был добр и заботлив. Был любящим сыном. Обладал прекрасным чувством юмора. Отзывчивый и щедрый, преданный друг. Гюлялай просто не представляла, кто осмелился поднять на него руку.
— Разве что еврей, — добавила она.
Племянник перевел.
— Какой еврей? — тут же насторожился Карелла.
— Тот, кто уже убил в городе одного таксиста-мусульманина, — перевел племянник.
Гюлялай стала заламывать руки и разразилась громкими рыданиями. Словно по команде вместе с ней запричитали и другие женщины. Племянник отвел детективов в сторонку.
Сказал, что имя у него турецкое, Осман, но здесь, в Америке, все называют его Оззи или Оз.
— Оз Кираз, — представился он.
Рукопожатие у него оказалось энергичным и крепким. То был крупный мужчина лет тридцати двух- тридцати трех, с вьющимися темными волосами, открытым лицом и честным взглядом больших карих глаз. Карелла вполне мог представить, как Оззи убивал русских солдат голыми руками. Не хотел бы он оказаться на их месте.
— Считаете, вам по силам поймать этого парня? — спросил Оз.
— Постараемся, — ответил Карелла.
— Или же снова старая песня?
— Какая песня, сэр? — с любопытством осведомился Мейер.
— Да будет вам. Каждому дураку ясно, что этим городом правят евреи. Если кузена убил еврей, шансы привлечь его к ответу равны нулю.
— Мы постараемся, чтобы этого не случилось, — пробормотал Карелла.
— Поживем — увидим, — буркнул в ответ Оз.
— Увидите, — кивнул Мейер.
Звонок от детектива Карлайла из отдела баллистической экспертизы поступил в субботу без четверти семь утра.
— С вами я говорил вчера? — осведомился он.
— Нет. Это Карелла.
— Вы работаете с этим арабским дерьмом?
— Да.
— Пушка та же, — сообщил Карлайл. — Это не означает, что стрелял тот самый парень. Возможно, курок спустил его брат, кузен или дядюшка. Но пуля выпущена из того же «кольта» тридцать восьмого калибра.
— Вот как?
— Вам что, недостаточно?
— Более чем достаточно, — ответил Карелла. — Спасибо, друг.
— Как-нибудь поставишь мне пиво, — усмехнулся Карлайл и повесил трубку.
Тем же утром, в восемь пятнадцать, когда Карелла и Мейер расспрашивали Брауна и Клинга о том, что произошло накануне ночью, в участок пожаловала симпатичная чернокожая женщина лет двадцати пяти. Представилась как Вэндалин Холмс и рассказала детективам, что вчера поздно вечером возвращалась домой от сестры, где сидела с ее дочуркой. Подошла к остановке автобуса номер 17 и вдруг увидела такси на противоположной стороне улицы. И мужчину. Одетый во все черное, он распылял на ветровое стекло краску из баллончика.
— Он заметил, что я на него смотрю, и указал на меня пальцем…
— Указал пальцем?
— Ну да, вот так, — ответила Вэндалин и показала, как именно мужчина указывал пальцем. — А потом вдруг как заорет: «Ты! Шлюха!» Я закричала от страха и бросилась бежать, а он — за мной.
— «Ты шлюха»?
— Нет, слова эти он произнес раздельно. Сперва «Ты!», а уже потом «Шлюха!».
— Вам знаком этот человек?
— Никогда прежде не видела.
— Но ведь он указывал на вас пальцем и почему-то обзывал шлюхой.
