— Да. Короче, я побежала, он бросился за мной. Догнал и ухватил за воротник плаща. Представляете? За воротник! А потом толкнул и сбил с ног.
— Когда это произошло, мисс Холмс? — спросил Карелла.
— Около двух ночи. Вернее, в два с чем-то.
— Что было дальше?
— Он стал пинать меня. Когда я лежала на земле. Был просто в ярости. Я даже сперва подумала, он хочет меня изнасиловать. И тогда я закричала во весь голос, и он убежал.
— И что вы сделали потом? — спросил Браун.
— Вскочила и тоже бросилась бежать. Обратно, к сестре. Боялась, что этот тип вернется.
— А вы хорошо разглядели его?
— О да!
— Тогда опишите, — попросил Мейер.
— Весь в черном, как я уже говорила. Черная шляпа, черный плащ-дождевик. Все черное.
— А сам-то он черный или нет? — в нетерпении воскликнул Клинг.
— О нет. Это был белый мужчина.
— Лицо вам удалось разглядеть?
— Да.
— Опишите.
— Темные такие глаза. Страшно сердитые. Ужас, до чего сердитые были у него глаза.
— Борода? Усы?
— Нет, не было.
— Может, заметили шрамы или татуировку?
— Нет.
— Он вам что-нибудь говорил?
— Ну да, я ведь уже сказала. Обозвал шлюхой.
— А после?
— Нет. Ничего. Просто толкнул и стал пинать, когда я упала. Я подумала, не дай Бог, изнасилует. Испугалась просто до смерти.
Вэндалин замолчала. Детективы уловили ее замешательство.
— Да? — подбодрил ее Карелла. — Что-нибудь еще?
— Вы уж простите, что не пришла к вам сразу, прямо той ночью. Но очень уж испугалась, — вздохнула девушка. — Он был в ярости. Прямо вне себя от злости. И я боялась, что он вернется. Что будет преследовать меня, если побегу в полицию.
— Зато теперь вы здесь, — улыбнулся Карелла. — И мы страшно вам благодарны.
— Он ведь не станет мне мстить? — неуверенно поинтересовалась Вэндалин.
— Гарантирую, что не станет, — отозвался Карелла. — И вовсе не на вас он так рассердился.
Вэндалин кивнула. Однако, судя по всему, слова детектива не до конца ее убедили.
— Не беспокойтесь, с вами все будет в порядке, — уверил ее Браун. И проводил до двери в деревянной перегородке, что отделяла приемную участка от внешнего коридора.
Карелла меж тем уселся за стол и начал печатать отчет. Он все еще стучал на машинке, когда вошел Браун:
— Знаешь, который теперь час?
Карелла кивнул и продолжал печатать.
Было уже девять тридцать три утра, когда он наконец закончил с отчетом и положил его на стол Брауну.
— Ступай-ка домой, — посоветовал тот с хмурой миной.
Им и прежде доводилось расследовать серьезные дела, связанные с убийствами, и они по опыту знали, что в таких случаях расписание дежурств, вообще весь распорядок дня летели к чертям. Впрочем, на этот раз было одно новое обстоятельство…
Хотя нет. Года два-три назад в их районе тоже произошло убийство, вызвавшее нешуточные столкновения на расовой почве. Тогда они тоже почти не спали. И сейчас та же история, хоть и есть одно довольно существенное отличие. Застрелены два таксиста-мусульманина, по всей видимости, евреем. И убийца явно подчеркивал свою ответственность за оба убийства.
Мейер не помнил, приснилось ли ему или эта блестящая мысль осенила его до того, как он успел заснуть тем утром, часов в девять. Впрочем, не важно, что это было, сон или блестящая идея. Важно другое. Когда звонок будильника разбудил его ровно в три, он первым делом взял толстый фломастер и листок бумаги и изобразил на нем большую синюю звезду Давида.
А потом долго сидел, смотрел на звезду и размышлял над тем, смогут ли почерковеды-криминалисты сказать ему что-нибудь о человеке, нарисовавшем примерно такие же звезды с помощью баллончика с синей краской на ветровых стеклах двух желтых такси.
Ему не терпелось поскорее оказаться на работе.
Шесть часов сна — не так уж и плохо для переходного периода, как называли это оба детектива. Период можно было сравнить с декомпрессией, которую испытывает глубоководный ныряльщик, вынужденный подниматься на поверхность медленно и поэтапно. Они только что закончили вечернюю смену и сразу же заступили на ночную. Обычно перерыв между подобными сменами составлял несколько дней, но исключительность ситуации внесла свои коррективы. Сколь ни покажется странным, но оба детектива чувствовали себя бодрыми и отдохнувшими. А Мейер еще и жаждущим ринуться в бой.
— Прошлой ночью мне пришла в голову гениальная идея, — сказал он Карелле. — А может, то был просто сон. Вот, взгляни. — Он протянул напарнику нарисованную им звезду Давида.
— Так, — кивнул Карела. — И что с того?
— Я правша, — сказал Мейер. — А потому нарисовал здесь…
— Я тоже, — заметил Карелла.
— Я нарисовал сначала первый треугольник, — продолжил Мейер, — вот этот, где конец звезды глядит прямо на север… Звезда, как тебе известно, шестиконечная. И каждый кончик имеет символическое значение. Но какое именно, не знаю. Я не правоверный еврей.
— Сроду бы не догадался.
— А вот по-настоящему религиозные евреи знают, что означают эти концы.
— Ну и в чем же твоя гениальная идея?
— Я как раз и подошел к этому. Первый треугольник я начал рисовать с самого верха, провел черту вот так, до этой точки. — Мейер указал, до какой именно.
— А затем нарисовал нижнюю линию, справа налево…
— Потом еще одну… и получился первый треугольник.
— Ясно. — Карелла взял авторучку и нарисовал треугольник точно таким же образом.
— Затем я начал рисовать второй треугольник, с крайней западной точки, вот здесь, и справа налево. Получилась такая вот линия…
