— Первоначальная сделка зарегистрирована в 1794 году. Вы хорошо себя чувствуете, Мэри Кэтрин?
Уступ, по которому они проходили, находился всего в пятидесяти футах над волноломами и подобравшимися к самому берегу скалами.
— Немного не по себе… так близко.
— Плавать умеете?
— Только в бассейне. А океан… я в пять лет едва не утонула на пляже в Нью-Джерси. В то утро и волн-то не было, так — в пару футов высотой. Я повернулась спиной к воде и играла ведерком и совочком. И вдруг откуда ни возьмись высокая волна — никто такой и не ждал.
— Бродячая волна. У нас они тоже бывают. Мои родители шли под парусами возле маяка, вон там, чуть подальше навигационного буя, когда огромная волна хлынула на яхту. Шансов спастись у них не было.
— Боже праведный! Когда это случилось?
— Двадцать восемь лет назад. — Тропа повернула в гору, и перед ними выросла башня маяка. — Я сильный пловец. Даже очень холодная вода не действует на меня так быстро, как на других людей. Когда мне было девятнадцать лет — и под сильнейшим влиянием лорда Байрона, — я переплыл Геллеспонт. И с тех пор меня часто занимала мысль… — Он умолк и посмотрел на море. — Если бы в тот день я был с матерью и отцом, смог бы спасти их?
— Вы, должно быть, очень по ним скучаете.
— Нет.
Через несколько секунд Рэнсом обернулся к Эйхо, словно от ее взгляда ему делалось неловко.
— Что, ужасную вещь сказал, по-вашему?
— Мне кажется, я… я не понимаю этого. Вы любили своих родителей?
— Нет. Разве это необычно?
— Не думаю. Они были жестоки с вами?
— Физически? Нет. Чаще всего просто предоставляли меня самому себе. Будто я и не существовал вовсе. Не знаю, есть ли название для такого рода боли.
Его улыбка, немного унылая, лучше всяких слов подтверждала желание оставить эту тему. Они зашагали к ослепительно белому маяку, сияющему на самой высокой точке мыса. Рэнсом переделал его — к немалой ярости пуристов, как он выразился, — установив современное, как в аэропортах, навигационное оборудование поверх того, что стало теперь его мастерской.
— Я видел, чего вам стоило, — говорил Рэнсом, — оставить вашу маму — вашу жизнь. Хотелось бы думать, что это не только ради денег.
— Меньше всего. Я живописец. И приехала учиться у вас.
Он кивнул, удовлетворенный, и дотронулся до ее плеча:
— Хорошо. Не заглянуть ли нам туда, где мы оба будем работать, Мэри Кэтрин?
Питер, даром времени не теряя, успел порядком поднабраться на свадьбе, последовавшей за бракосочетанием его сестры Сиобан и торговца компьютерными программами из Долины ручьев. Слишком большое количество выпитого вгоняло его в хандру, отчего он упрямо воспринимал все слова, обращенные к нему, превратно.
— Что слышно про Эйхо? — спросил его первый кузен по имени Фитц.
Питер глянул на Фитца и глотнул ирландского виски, вместо того чтобы поддержать разговор. Фитц посмотрел на еще одного кузена Питера — Роба Флаерти, — и тот заговорил:
— Пит, есть шесть билетов на сегодня на «Рейнджеров». Хорошие места.
Фитц вставил:
— То есть два для Роба и его девушки, два для меня с Коллин и… я подумал… ты помнишь Мэри Махэн?
Ответ Питера к любезным причислить было трудно:
— У меня нет желания идти на «Рейнджеров», а тебе, Фитц, незачем клеить меня с кем ни попадя. — Галстук у него сполз, лоб и скулы пылали пьяным румянцем. Капелька пота незаметно упала с подбородка прямо в виски. Питер вновь поднес стакан к губам.
Роб Флаерти усмехнулся:
— Ты, Пит, напоминаешь мне занедужившего любовью верблюда. Опавшего горба только не хватает.
Питер неприязненно сморщился:
— Не хватает мне выпивки.
— Мэри-то сохла по тебе…
— Она же крестная моей матери, ты, засранец.
Фитц попытался унять накал страстей:
— Ну и что? Это впрямую за моральный грех и не считается.
— Фитц, замолкни!
— Все, понял. Молчу. Только ты от исключительной телки нос воротишь. Могу поклясться.
Роб бросил нетерпеливо:
— А, да пусть сидит тут и нюнится. Эйхо, видать, его напрочь присушила, перед тем как смыться из города со своим приятелем-художником.
Питер вскочил со стула так стремительно, что Фитц не успел встать между кузенами. Роб навалился на Питера и довольно сильно двинул ему кулаком по щеке. Тот отлетел в сторону и грохнулся об стол возле танцевальной площадки, мало, впрочем, обеспокоив сидящую за ним глухую пару, похожую на пучеглазых рыб, которым повезло под старость напиться. Мать Питера, заметив, что зреет драка, оставила партнера и вышла из танцевального круга. Мягко взяв Питера под локоток, она одарила улыбкой обоих кузенов и кивком повелела катиться подобру-поздорову. Потом вывалила лед из стакана на салфетку.
— Потанцуй-ка со старенькой мамочкой, Питер.
Со смущенным выражением лица сын дал ввести себя в круг танцующих, прикладывая к нижней губе свернутую в узел салфетку.
— Это уже второй раз за месяц, когда я вижу, что ты слишком перебрал с выпивкой.
— Ма, это же свадьба. — Он сунул салфетку в карман смокинга.
— Я так думаю, тебе пора взять себя в руки, — проговорила мать, пока они двигались в медленном танце. — От Эйхо ничего не получал?
— А как же. Каждый день.
— Ну и что? У нее все в порядке?
— Говорит, в порядке. — Питер дважды прерывисто вздохнул. — Только это электронная почта. Совсем не то, что… ну, понимаешь, слышать ее голос. Люди всегда произносят то, что не могут в слова вложить, надо только уметь это услышать.
— Так… может, есть то, о чем ей бы хотелось, чтобы ты знал, но о чем говорить нельзя?
— Не знаю. С тех самых пор как встретились, мы больше чем на пару дней и не расставались. Может быть, Эйхо уже убедилась, что на самом деле не такое уж это выгодное предложение. — Питер сильно сжал руку матери.
— Полегче, ты. Если веришь Эйхо — держись. Это, сынок, любой мужчина сделать способен ради женщины, которую любит.
— Любить ее я всегда буду, — сказал Питер с легкой дрожью в голосе. Он заглянул матери в глаза своими горевшими от избытка чувств глазами. — Только я не очень-то верю человеку, о ком никто ничего не знает. Ты не поверишь, какие стены он вокруг себя возвел.
— Человек, который ценит свое уединение. При таких-то деньгах чему удивляться! — Мать, помолчав, спросила: — Копаешь, поди, что-то? Неофициально, я имею в виду.
— Ага.
— Ничего весомого?
— Ничего весомого. Этот человек практически невидимка, когда дело доходит до официальных документов.
