реальности той силы, что толкнула Рэнсома в одной сорочке и босым замерзнуть или утонуть среди скал. Голый и полубезумный — такой Рэнсом в ее сознании сильно утратил свою значимость. Сидевший на полу душевой и вздрагивавший от льющейся на него горячей воды, он был для нее подобием безымянного субъекта в классе жизни, который можно рассматривать объективно, без надлежащих эмоциональных затрат. Это дало ей время на осмысление ситуации. И на решение. Если то было всего лишь творческое бессилие, она готова помочь. В противном же случае вполне может оказаться на борту парома, отходящего от острова с восходом солнца.
— Мэри Кэтрин?
— Да?
— Мне не доводилось любить женщину. Ни одну. Никогда. Но, может быть, я влюблен в вас.
Ну, это чересчур банально, подумалось ей, чтобы отнестись к его словам серьезно. Комплимент, который, как ему казалось, он задолжал. Но и не сказать, чтобы мягкий нажим его ладони на затылок был ей неприятен. Он успокаивал, а у нее болела голова.
Эйхо оглянулась на Рэнсома:
— У вас, наверное, биполярное расстройство, так ведь?
Диагноз не удивил его.
— Это термин медицинский. Наверное, все художники в той или иной форме этому подвержены. Взлетающий под облака или задыхающийся в глубинах, слишком подавленный и жалеющий себя, чтобы задышать полной грудью.
Эйхо позволила удерживать ее взглядом. Он медленно скользил пальцами по линии лица к подбородку. Она чувствовала это, хорошо чувствовала. Может, это позволит найти выход. Его манера не моргать очень часто будто гипнотизировала. Она отступила, освобождаясь от его руки.
— Мой отец страдал маниакально-депрессивным психозом, — сказала она. — Я научилась управляться с этим.
— Как я понимаю, он не убивал себя.
— Нет. Курил беспрерывно — вот и уготовил себе могилу.
— Вам было двенадцать?
— Как раз исполнилось. Он умер в тот самый день, когда у меня начались… когда я…
Почувствовала — допустила промах. «Слишком уж это личное, Эйхо, — лучше прикуси язык».
— Стали женщиной. Одной из прекраснейших женщин, с которой мне повезло познакомиться. Знаете, у меня такое чувство, что я могу оказать честь вашему отцу тем, что сохраню эту красоту для… кто знает? многих и многих будущих поколений.
— Спасибо.
Эйхо все еще упивалась его прикосновением и оттого не сразу поняла, о чем он говорит. А поняв, взглянула на Рэнсома с удивлением и радостью. Он кивнул.
— Я чувствую, как это начинает вызревать, — признался Джон. — Мне нужно несколько часов поспать. Потом я намерен вернуться к вашему портрету, который начал в Нью-Йорке. У меня появилось несколько мыслей. — Он застенчиво улыбнулся. — Да и пора бы, как полагаете?
9
Несколько дней Сай Мелличамп провел в нерешительности, но затем последовало непрошеное вторжение в сеть, и его сознание связало воедино два события, на первый взгляд не имевшие отношения друг к другу. Он позвонил по телефону, а потом и сам заехал в апартаменты под самой крышей гостиницы «Пьерри», которые снимал Джон Рэнсом. На Манхэттене шел снег. День благодарения миновал, сейчас светский календарь Сая вызванивал рождественскими колокольчиками. Бизнес в галерее шел оживленно.
Женщина в черном открыла Саю дверь, впустила в большую мрачную прихожую, где и оставила стоять прямо в пальто, теплом шарфе и меховой шапке пирожком. Сай проглотил неприязнь и недоверие к Тайе и притворился, будто не заметил пренебрежительного взгляда этой цыганской шлюхи Джона Рэнсома. Кто знает, кем еще она была для Рэнсома в их, по мнению Мелличампа, отношениях folie a deux.[58]
— Вчера в нашем компьютере побывал хакер, — сообщил он. — Кто бы то ни был, но теперь у него полный список женщин Рэнсома. В том числе и адреса, разумеется.
Тайя слегка склонила голову, выжидая, в темных ее зрачках отражались тусклые огоньки ближнего канделябра.
— Еще одно… э-э… посещение… возможно, заслуживает внимания, хотя уверенности у меня нет. Несколько дней назад в галерею приходил Питер О'Нилл. Вел себя воинственно, но это меня мало трогало. Как бы то ни было, но он заявил, что знает, где живет Анна Ван Лайер. Был он у нее или нет — не сказал. Хотел узнать, кто остальные женщины. Просто клещами из меня тащил сведения. Я сказал, ничем не могу помочь. Вчера ночью, как я уже говорил, кто-то весьма изобретательный скачал именно эти сведения из файлов нашего компьютера. — Он неловко развел руками. — Я подумал, Джону следует об этом знать.
Глаза Тайи на несколько мгновений дольше оставались неподвижными на ее пугающе застывшем лице. Потом она стремительно вышла из прихожей, бесшумно ступая обутыми в тапочки ногами, оставляя позади себя резкий запах духов, которые не просто привлекали — одурманивали. Она пропала в коридоре, на стенах которого висела дюжина баснословно дорогих портретов и рисунков старых мастеров.
Мелличамп облизнул губы и ждал, держа шапку в руке, чувствуя себя грубо униженным. В апартаментах он не слышал ни звука, если не считать собственного присвистывающего дыхания.
— Я… мне в самом деле пора уходить, — произнес он, обращаясь к бюсту Адриана и своему отражению в громадном зеркале, некогда украшавшем королевский дворец в Баварии. Однако выждал еще с минуту, прежде чем открыть одну из бронзовых дверей и выйти на площадку лифта.
Шлюха цыганская, подумал он снова, получая хоть какое-то удовлетворение. По счастью, ему редко приходилось иметь с ней дело. Стоило только посмотреть на женщину в черном, готовую взорваться в любую секунду и, казалось, вполне способную на насилие, как он начинал чувствовать себя незащищенным в мире общественного уважения, который создал для себя, использовав как фундамент деньги Рэнсома. Волшебное, одурманивающее, неподражаемое местечко Нью-Йорк, где воздух словно пропитан деньгами, которые, будто пыльца волшебной феи, еще больше околдовывали посвященных.
Впрочем, что деньги, что престиж — все это материал очень горючий. Стоит разразиться омерзительному скандалу, как пагубные события обращают репутацию в пепел.
Подошел лифт.
«Нет, с точки зрения закона меня не взять», — уверял себя Сай, пока кабина спускалась. И слова эти твердил про себя безостановочно, как молитву. По заснеженной улице пошел он к поджидающему у тротуара лимузину, полной грудью вдыхая опьяняющий воздух зимы. Он чувствовал себя в душе оправданным в собственных глазах и не причастным к трагедии, которая, он теперь сознавал, должна обрушиться в равной мере на невинных и на виновных.
В Лас-Вегас Питер О'Нилл прибыл утренним рейсом и отправился оформлять бумаги на прокат машины в багажное отделение аэропорта Маккарана.
— Не подскажете, как добраться до местечка «Королевский петух»?
Встречающая его девушка замялась, хитровато усмехнулась и тихо произнесла:
— А я подумала, вы не из таких.
— Что вы хотите сказать?
— Впервые в Вегасе?
— Ага.
Девушка пожала плечами:
— И не знали, что «Королевский петух» — это… уф… бордель?
— Кроме шуток?
