заставляя расступаться всех, кто попадался на ее пути.
Элизабет заметила Берит, губы сложились в улыбку.
– Берит, дорогая, что ты тут скучаешь в одиночку, можно я с тобой немного посижу и выпью... ты что там пьешь, латте? Я тоже латте закажу.
– Конечно, только я скоро ухожу. Но ты садись.
Элизабет тоже работала в издательстве, только в другом, в большом белом доме на проспекте Свеавеген, в издательском доме «Бонниерс» – одном из крупнейших в Швеции.
– Как поживаешь, дорогая, ты что-то немного бледная?
– Бледная?
– Ой, ну, может, это здесь освещение такое, да, так оно и есть, бледная.
– Честно говоря, чувствую себя уставшей.
– Да что ты говоришь! Ведь только что рождественские каникулы закончились. Или ты все эти дни работала?
– Нет-нет. Я... не такую усталость имею в виду.
– Я знаю, о чем ты, эта вечная серость за окном. Если бы хоть чуть-чуть похолодало, я прямо стосковалась по льду. Мы еще ни разу на коньках не катались. А ведь уже середина января. Может, это Эль Ниньо виноват, как ты думаешь? Долетает до северных стран и портит нам погоду?
– Не знаю.
– Грустно это, во всяком случае. Ну, что нового у тебя?
– Да вроде ничего. А у вас как?
– Нормально. Работы по горло.
– И у нас то же самое... Я тут подумала, что так же было и в прошлом году, и в позапрошлом, и позапозапрошлом. Все повторяется. Мне кажется, я теряю интерес.
– Милая моя... У вас что, не очень весело?
– Весело-невесело.
Элизабет перегнулась через круглый металлический столик:
– Правду говорят, что... Курт Лудинг собирается продавать?
Курт Лудинг был директором Берит. Он основал издательство в середине 70-х годов, когда был одним из молодых бунтарей и входил в оппозицию. В то время он издавал андеграунд и социальные романы. Сейчас он ничего такого больше не выпускал. Времена изменились.
– Обычные старые сплетни, – сказала Берит, однако ощутила, как волнение холодком отозвалось в диафрагме.
– Значит, ты ничего не слышала?
– А что я должна...
– А, ладно... Ерунда все это.
– Про «Бонниерс», да? Что они думают вас купить?
– Ага.
Берит вилкой подцепила зернышко кукурузы и отправила в рот.
– От таких слухов делается неприятно, – сказала она.
Может, поэтому я и чувствую себя подавленной, подумала она. Ведь уверенность в завтрашнем дне очень важна. Решено, в эти выходные обязательно забуду про работу, ни секунды про нее не буду думать! Поброжу. Например, в субботу отправлюсь на длинную прогулку. Съезжу в Хэссельбю, наведаюсь на кладбище, а потом пройдусь, погрущу о прошлом. Уж и не вспомнить, сколько времени я там не была.
По дороге назад Берит завернула в магазин роскошного нижнего белья на улице Дроттнингатан. Перемерила несколько лифчиков и остановилась на красном, блестящем, «с косточками» под чашечками. К нему в комплекте были трусики. В резком свете примерочной кабинки ее бедра и живот казались вылепленными из теста.
Мое тело, подумала она. Словно в протоколе вскрытия.
Шестьсот девяносто крон.
Чего не сделаешь, чтобы поднять себе настроение!
Ей вдруг захотелось шоколаду, и она быстро прошла мимо магазина с бельгийскими вкусностями, где покупала всякую всячину на Рождество, в том числе изысканные маленькие шоколадные ракушки ручной работы – для девушек сыновей. Девушки тонкие как тростинки, не помешало бы им нагулять немного тела.
Рядом с ними она чувствовала себя с другой планеты. Девушки были похожи одна на другую: светловолосые, угловатые, плоскогрудые. Они все цеплялись за своих парней, теребили их и канючили, словно маленькие дети, когда думали, что их никто не слышит. Да если бы она попробовала так себя вести дома у Тора! Его мамаша за порог бы ее выставила.
Хелле и Марика. Хелле – датчанка, неизвестно как попавшая в Стокгольм. Берит пыталась их разговорить, узнать, откуда они. Но те угрюмо отмалчивались. А может, просто стеснялись? Ради сыновей она делала вид, что все чудесно.
Уже вовсю лил дождь, она раскрыла зонтик, прикрылась им от ветра точно щитом. У русского ресторана пришлось перейти на другую сторону. Внутри ресторана было пусто, словно все вынесло ветром, тротуар перегораживал экскаватор. И что там теперь откроют, подумала Берит. Она иногда там обедала, заказывала вкусное мясо в горшочках и пироги. Там было уютно и тепло, и когда она чувствовала себя особенно подавленной, то шла туда набраться сил.
Лифт в здании издательства не работал. Она поднялась на четвертый этаж, оставляя за собой мокрую дорожку из капель от зонта. Повесила пальто и направилась к своей комнате. Стояла странная тишина. Может, все на собрании, про которое она забыла? Нет, Анни сидит за своим столом. Лицо какое-то безжизненное, ничего не выражающее.
– В чем дело, Анни, что-нибудь случилось?
Та поманила ее:
– Заходи!
Затем встала и плотно закрыла дверь.
– Ты не представляешь, – зашептала Анни. – Тут такое началось!
По спине у Берит поползли мурашки.
– Что началось?
– Курт стоит на рогах.
– Да в чем дело?
– Он вызывает всех на информационное собрание. Но не сегодня и не завтра, а в понедельник, черт его возьми.
– Что еще за информационное собрание?
– Вот так. Видимо, ему есть о чем нас проинформировать.
– Он собирается нас уволить?
– Ну кто ж его знает.
– Но... А сейчас он где?
– Умотал куда-то. Не появится до конца дня. И завтра не появится.
– Ох, Анни... что делать будем?
– Что делать?! А что нам делать, только ждать. Всю пятницу, все бесконечные выходные.
– А зачем же он это сейчас сказал, не мог понедельника дождаться?
Анни пожала плечами. Прическа у нее выглядела неухоженной, ей следовало бы заняться своими волосами.
– А как он выглядел, когда это сообщил?
– Да вся рожа лоснилась, точно кусок масла!
Берит взяла скрепку, принялась сгибать и разгибать.
– Я в обед Элизабет встретила, знаешь, блондинка, в «Бонниерс» работает.
– А, эту сплетницу.
– Не такая уж она и сплетница. Только она задавала несколько загадочные вопросы про издательство, спрашивала, не продает ли его Курт.
