Тогда, в ноябре, когда темнота плащом накрывала город и страну, он, как правило, вспоминал сестру. Сейчас ей исполнилось бы тридцать восемь, она была бы пышной мамой двоих детей, быть может, воспитательницей детского сада или владелицей какой-нибудь лавки «Здоровье». Так он ее себе воображал. Они с мужем вполне могли бы жить на вилле в районе Стувста, недалеко от родителей. Ой, как мать радовалась бы!
Этим утром его разбудил скрежет снегоуборочной машины, ползавшей взад-вперед и сгребавшей снег с тротуаров. Виски сжимала слабая боль. Он не смог заснуть, когда вернулся домой под утро, лежал в полудреме, мерещилось что-то странное, больное. Который час? Половина одиннадцатого. Пора одеваться.
Кладбище за окном укрывал снег, похожий на толстый слой взбитых сливок. Ханс-Петер сварил кофе, приготовил пару бутербродов с хрустящими хлебцами, ветчиной и ломтиками помидора, посолил, посыпал перцем. Сел возле кухонного стола, пролистал газету.
В газете было много чего про какую-то женщину из Техаса, которую этой ночью должны были казнить путем смертельной инъекции. Ее звали Карла Фэй Тукер, она была осуждена за убийство. Ровесница его сестры. У Карлы Фэй Тукер были густые волосы и красивые спокойные глаза. В статье говорилось, что она обратилась к религии и раскаялась. Даже Папа Римский просил о ее помиловании, но ее, скорее всего, не помиловали, и в час ночи ее привязали ремнями к носилкам в камере смертников, и как раз когда он сам сидел в каморке портье, исполнитель казни закатал ей рукав, нашел вену и впрыснул ядовитую жидкость.
Каждому дана его жизнь, и надо попытаться самому из нее что-то сделать, думал Ханс-Петер. Карла Фэй Тукер попыталась, когда было уже поздно.
Он все еще чувствовал себя подавленным. С ним такое случалось раза два в год, это не была депрессия, депрессия представлялась ему тяжелее, глубже, труднее. Нет, это была какая-то необъяснимая тоска. От похожести дней, суток, от однообразия.
Наверное, долгая прогулка поможет избавиться от мрачных мыслей. Он зашнуровал зимние ботинки с теплыми стельками, надел анорак, который когда-то подарила на день рождения Лив, куртка была все еще ничего, хотя и куплена страшно давно. Она была не особо теплая, зато хорошо защищала от ветра, и если надеть толстый свитер, то можно не бояться замерзнуть. Он обычно опрыскивал ее водоотталкивающей жидкостью после каждой стирки, и ему казалось, что это помогает.
Только он собрался выйти, зазвонил телефон.
Звонила мать. Он сказал, что стоит одетый и собирается выйти, спросил, что случилось и нельзя ли ему перезвонить?
– У отца сегодня день рождения, Ханс-Петер.
– О черт! Действительно!
– Ты, значит, забыл?
– Так много всего на работе, да, начисто вылетело из головы.
– У тебя не так много людей, о которых нужно помнить. Близких родственников.
Эта фраза обожгла его.
– Знаю! Я забыл, это непростительно.
– Он ходил, смотрел, когда почту принесли.
– Хватит, мама!
– Ты к нам в выходные придешь? Устроим праздничный обед. Если у тебя, конечно, найдется время.
– Да, да! Конечно приду!
Он шел от остановки к остановке вдоль шоссе на Сандвик, потом свернул влево около желтого киоска. Из-за снега на некоторых участках трудно было продвигаться. Машины еле тащились, на дороге было много снегоуборочных комбайнов, которые отбрасывали с дороги снег и посыпали ее песком. Он увидел, как молодой почтальон зигзагами катит на своем перегруженном велосипеде, и вспомнил, как сам разносил почту. Хорошо, что эти времена прошли. Он слишком стар для такой работы.
Скоро он для всего будет слишком стар.
Он нашел тропинку, ведущую вниз с холма к общественному пляжу, который в этот день не имел ни малейшего сходства с пляжем, снег покрывал и берег озера, и мостки, лежал на льду так, что даже не видно было, где проходит кромка воды. Снег все еще валил, но уже не такой густой, падал мелкой перхотью, которую ветер швырял в глаза, отчего голова разболелась уже всерьез. Он поглубже нахлобучил шапку и двинулся по берегу в сторону Риддерсвика.
Хорошо бы поселиться в одном из домов, из которых такой потрясающий вид на озеро. Но жилье тут, конечно, стоит баснословных денег, не по карману. Особенно для одинокого мужчины. Время от времени он подумывал о том, чтобы подыскать квартиру в городе, но ему нравилось жить на природе, он человек не городской, и вот здесь как раз ему бы очень подошло.
Несколько лет назад на скалистом склоне проложили деревянную тропу с перилами, которая нависала над озером длинным балконом. По ней можно было прямиком дойти до Риддерсвика и мыса Темпель. Здесь как нигде ощущалась близость к природе, к просторам, а когда озеро замерзало, по нему скользили лыжники, от самого Энчепинга или из еще более дальних мест. Он задумался, достаточно ли сейчас толстый лед, но в снегу отпечатались лишь следы какого-то мелкого зверья. Заиндевевшие кусты походили на застывшие во льду кораллы. Он наклонился над краем навеса, рассматривая их, нужно было камеру прихватить, почему он раньше об этом не подумал? Зимой ведь тоже можно фотографировать.
Услышав звуки, он поднял голову и увидел женщину, которая шла со стороны моста в сопровождении большой черной собаки. Собака натягивала поводок, и женщина с трудом ее удерживала. Лохматая морда была вся в снегу, собака была до того смешная, что он не мог не улыбнуться.
Женщина остановилась и заправила выбившиеся волосы под шапочку. Лицо у нее было раскрасневшееся, без косметики, куртка ярко-желтого цвета.
– Хорошая собака, – сказал он, не осмеливаясь погладить пса.
– Да, – согласилась женщина. – Дочкина.
– Это вы ее выгуливаете или она вас?
– Вот и я себя о том же спрашиваю, – рассмеялась женщина.
Она потянула за поводок и произнесла какое-то имя, что-то вроде Фрейя.
– Ее зовут Фрейя? Как программу по радио?
– Нет, Фейя ее зовут. Она на самом деле не такая упрямая. Только со мной... Дочь и ее парень тренируют ее, хотят сделать спасателем.
– И кого же она спасать будет?
– Ну... – неуверенно протянула женщина, – тех, кто заблудится или застрянет под развалинами рухнувшего дома...
– Интересно.
– Правда, она еще молодая, ей всего три года.
– Это вроде шнауцер?
– Да, ризеншнауцер. У нее сейчас течка, поэтому она и не слушается. Но нам пора. Пойдем, Фейя!
Он остался на месте, смотрел, как они исчезают за выступом скалы.
Потом снова подумал, что хорошо бы завести собаку.
Если бы у него была собака... Тогда обе псины бросились бы обнюхивать друг другу под хвостом, как это у них принято, а потом он пошел бы дальше, как он сейчас и сделает. Там, на вершине, лежал хутор Риддерсвик, а внизу поля, по которым Белла бы носилась, бегала бы как сумасшедшая вниз-вверх по холму, валялась бы в снегу. Может, он бросал бы ей палку, а она бы приносила.
Он с трудом взобрался на холм, где стоял павильон необычайной конструкции, с колоннами, вылитый дворец из «Тысячи и одной ночи». Черные чугунные решетки закрывали входы, от порывов ветра со стороны озера они пели и звенели, точно целый оркестр. Звук был красивый, но немного глухой. Посреди потолка был огромный крюк. Отличное место для самоубийцы, он почти увидел свисающее с крюка тело, раскачивающееся на ветру.
Ханс-Петер обнаружил ее, когда спустился с холма. Она лежала за массивным
