никогда не говорил об этом Жюстине, чтобы лишний раз не растревожить.
В газетах много писали об исчезновении Натана и о том, что случилось после, – об убийстве девушки. Это было еще до встречи с Жюстиной, но Ханс-Петер помнил заголовки. Однажды она показала ему фотографию. Натан Гендсер верхом на «харлее». Снимок Жюстина выкрала – Натан не хотел, чтобы у нее была его фотография.
«Вот он. Таким он был».
Был! В прошедшем времени…
Ханс-Петер взял снимок, чтобы рассмотреть получше.
«Красавец-мужчина. Орел».
Жюстина всхлипнула, но не заплакала. И вдруг порвала фото. Тем вечером они сидели перед камином в библиотеке у нее дома. Клочки фотографии Жюстина бросила в огонь. Они сидели и смотрели, как огонь пожирает то, что осталось от Натана Гендсера, обращает память о нем в пепел.
«Прекрати винить себя! – призывал Ханс-Петер. – Руководителем был Натан Гендсер, а не ты. Ты же не привыкла к таким сложным, экзотическим условиям. Это он все придумал. Это был его проект. Вся ответственность на нем. Ты не имеешь ко всему этому никакого отношения».
Уговоры требовали времени. Времени и сил.
А еще та девушка. Мартина. Дочь знаменитости. Ясное дело, желтые газеты словно с цепи сорвались. В иные дни Жюстина не решалась выйти из дома. В кустах прятались репортеры и фотографы, выскакивавшие из укрытия, стоило открыть дверь.
Она чувствовала себя виноватой и в смерти Мартины.
«Мы были в гостинице… я пошла в душ. Я так устала. Помню, что вода становилась все холоднее, и я думала о том, что она будет принимать душ после меня, что ей не хватит горячей воды, но у меня не было сил… я открыла краны еще сильнее, вода лилась и лилась, мне казалось, что я никогда не отмоюсь… ты бывал в таких странах, Ханс-Петер? Твое тело было одним сплошным синяком и укусом? Ты знаешь, что это такое?»
«Нет, милая, нет».
«Там был мужчина… нет, мальчик. Он лежал прямо перед гостиницей, как мертвый. В самый первый день, когда мы приехали на такси из аэропорта. Я спросила Натана: Натан, ты думаешь, он мертв? Но Натан ругался с водителем, который хотел слишком много денег. Думаю, он даже не заметил мальчика. Что эта страна сделала с нами… и джунгли… и глина… высохнуть было невозможно, одежда гнила на теле, а утром, когда надо было надевать ее снова, она воняла. В таком климате невозможно высушить одежду. Как же они ухитряются – те, что живут в джунглях, там же есть народ, они маленькие и жилистые. Это народ оранг- асли. Как они сушат свою одежду?» Жюстина разрыдалась, и Ханс-Петер обнял ее и прижал к себе.
Он не прерывал ее, считая, что она должна выговориться. По собственному опыту он знал, что бывает с человеком, который держит все в себе. Когда-то давно его сестра Маргарета погибла в автокатастрофе. И в родительском доме на несколько лет воцарилась тишина. Ханс-Петер тогда учился в университете, но прервал учебу, чтобы позаботиться о своих застывших в молчании родителях. Для этого ему пришлось пожертвовать своим будущим.
«Это была ужасная поездка, я понимаю», – бормотал он, перебирая пряди ее волос. Жюстина положила голову ему на колени и лежала, закрыв глаза.
«Они спрашивали, слышала ли я звуки, находясь в душе. Как можно там что-то услышать, Ханс-Петер? Как можно услышать, когда хлещет вода, как?»
«Никак, – шептал он в ответ. – Никак, это невозможно».
«Я сразу поняла, как только вышла из душа. Она лежала на полу, из ее спины торчал нож. Это был мой нож, мой паранг. Его мне подарил Натан».
«Да», – тихо произнес Ханс-Петер, чувствуя, как напряглось ее тело. Он взял ее ледяные руки и стал массировать пальцы, мягкие ладони. Постепенно судорога отпустила измученное тело.
«Его потом поймали. Думаю, это был он, мне дали опознать его через специальное окошко. Он сидел на корточках в какой-то дыре, – наверное, это было что-то вроде камеры. Позвоночник выпирал, как плавник. Думаю, это был он, но как я могла быть уверена, Ханс-Петер?»
«Ты правильно сделала, что убежала обратно в душ, как только увидела нож, – прошептал он. Этот рассказ он слышал столько раз, что помнил каждое слово, каждую деталь. – Этот человек был готов на все, он мог убить и тебя. Мог вынуть нож и вонзить его в тебя, в твое тело. Кто убил один раз, может убить и второй, ведь границ уже нет – тех границ, которые останавливают нормальных людей, но не безумцев. Как бы я жил без тебя, как бы я жил, моя любимая, любимая женщина».
«Как ты… думаешь, они приговорили его к смерти? Ты знаешь, в тех странах… – Жюстина села и устремила на Ханс-Петера полный отчаяния взгляд. – Я не помню, как все было… может быть, его отпустили… может быть, это вообще не он. Может быть, он пошел воровать с голоду. Что я сказала, когда они заставили меня смотреть на него? Что я сказала, Ханс-Петер?»
Она зашлась в рыданиях.
«Как… животное, жалкое тощее животное, он сидел на полу, темный, голый, что я сказала? Сказала, что это он? Обрекла его на смерть только потому, что не могла вспомнить?»
Головная боль не отступала. Ханс-Петер подошел к аптечке, достал болеутоляющее, налил стакан воды, чтобы запить.
Слова Ягландера неотступно пульсировали в голове. Ханс-Петер помнил, что именно это мучило Жюстину больше всего: подозрения. Она не выдерживала, она была слабой и восприимчивой. Тот полицейский, Нэстман, уж не он ли брякнул, что Жюстина приносит людям несчастье. Как может шведский полицейский говорить такое? Да, с тех пор как Жюстина вернулась домой, произошел ряд трагичных, необъяснимых событий. Но винить ее! Все равно что бить лежачего.
Ханс-Петер принялся массировать виски, закрыл глаза, попробовал расслабиться. Значит, он умер, этот Нэстман. Так ему и надо – промелькнула в голове ребяческая мысль. Злоба утихала, но не отпускала до конца. О сне не могло быть и речи. Набрав воды в раковину, он принялся мыть посуду. Затем прошелся с тряпкой, оттирая пятна, которые пропустила Ариадна.
Вскоре после их с Жюстиной знакомства умерла ее мачеха, Флора Дальвик. Она жила в доме престарелых, парализованная после инсульта. Самое обидное – она умерла, когда Жюстина впервые за долгое время забрала ее домой. Неудивительно, что Жюстина винила себя.
«Это стало слишком большой эмоциональной нагрузкой. Я должна была догадаться, чертова идиотка. Старики и больные очень чувствительны. Я просто хотела ее порадовать, ведь жизнь в лечебнице так однообразна. А врачи – разве не могли они предупредить меня, что это слишком большая нагрузка? Нет, наоборот, они хвалили меня: „Если бы всех наших пациентов так часто навещали и брали домой!“ Я просто хотела порадовать ее, Ханс-Петер. А она умерла!»
И он снова утешал ее: «Может, Флора и хотела умереть в собственном доме? В покое, среди вещей, к которым она привыкла».
«Не знаю!» – плакала Жюстина.
«А так бы умерла в больничной палате, стерильной, чужой. Вечно спешащие медсестры, усталые и измученные. Вместо этого рядом с Флорой была ты – ближайшая родственница. Разве это не лучше?»
Так он говорил задолго до того, как начал узнавать обо всех издевательствах Флоры над Жюстиной. У старухи, похоже, были садистские наклонности. Это не могло не оставить отпечатка на Жюстине.
Для себя Ханс-Петер решил во всем помогать ей, выслушивать рассказы, поддерживать, чтобы она сумела наконец выкарабкаться из мира своих ужасных душевных травм. Когда-то он изучал психологию и богословие. И имел явную склонность к духовному окормлению, его всегда интересовали люди. А теперь перед ним была его любимая.
Беда не приходит одна. И это правда. Вскоре после смерти Флоры Дальвик бесследно исчезла бывшая одноклассница Жюстины, Берит Ассарсон. Настоящая загадка, о которой много писали в газетах. К несчастью, эта Берит навещала Жюстину перед самым исчезновением, поэтому полиция, как только что намекал Ягландер, некоторое время следила за Жюстиной. Как будто мало на ее долю выпало страданий! Сколько может вынести человеческая душа?
И теперь у Жюстины проблемы с психикой. Она ушла в себя, боится всего на свете. Но
