работу.
Кто их поймёт, этих женщин!
Чем просить и унижаться, лучше спиздить и молчать.
Итак, наступила осень. Собран в закрома Родины урожай картофеля, поэтому в нашем гарнизоне наступила новая эпоха, радостная для старослужащих и не очень радостная для первогодков. Молодые грустили, что теперь начнутся наряды на чистку картошки, второгодки радовались, что смогут жарить картошку на камбузе, после отбоя. Дело в том что к началу лета съедалась вся картошка и на второе готовили в основном каши и капустное рагу (просто варёная квашеная капуста). И так до нового урожая. Осенью маневровый тепловоз притаскивал в Новый Софпорог вагоны с картошкой, а до Хуаппы эту картошку возили самосвалами нашей 'дурколонны' (дорожно-строительной). Это повторялось каждый год. Поскольку солдаты имели склонность загонять картошку местным жителям, целыми МАЗами, то сопровождающими к ним давали прапорщиков. Это было очень 'мудрое' решение. Теперь продажей картошки налево занимались сами прапорщики, солдаты-водители просто возили и ссыпали её куда прикажут, и вообще были не при делах, им ничего не перепадало. Впрочем, справедливости ради, воровали умеренно, большая часть картошки всё же попадала на овощесклад Верхней Хуаппы.
Итак, я еду на МАЗе, гружённом картошкой от Софпорога в родимую Хапу. Сопровождающим был наш взводный прапор Серёга Корюхов (фамилия изменена). Здоровый, под два метра ростом, уральский парень, видный, с атлетической фигурой 'и румян, и пригож сам собой' (с). И чего в прапора подался? Неужто сидеть до сорока лет, самые лучшие свои годы, в занюханном гарнизоне в лесной глуши – это самое большее, на что он способен? Как говорили у нас о прапорщиках: 'Жизнь прошла мимо'. Впрочем, платили в стройбате командирам хорошо, да ещё северные надбавки, пайковые и т. д.
В Старом Софпороге, перед пограничным шлагбаумом (погранзона всё-таки), мы свернули в сторону и заехали во двор к местному карелу, с которым Серёга уже договорился о гешефте. Разворачиваясь, я нарочно зацепил столб ворот и вывалил картошку так, что она засыпала двери сарая. Так тебе, сука, чтоб ворованное поперёк задницы тебе встало. Конечно, не картошку мне было жаль, а то, что я не в доле. Карел начал было орать, но я прикинулся шлангом, сделав тупое лицо: 'Что с солдата возьмёшь... Дикие мы, из лесу, вестимо!' Карел стал возмущаться громче, и даже начал жестикулировать кулаками, намекая, что может сделать ими отпечаток на моем толстом курносом носу. Я, как бы невзначай, достал из-под водительского сидения монтировку. Так просто, в зубах поковыряться. Карел как-то сразу сник, увял и вообще замолчал. Не знаю почему, вроде бы я ничего ему не сказал.
Получив от карела деньги, Серёга скомандовал: 'К магазину!' Там он основательно затарился: ящик водки (на Севере у нас часто сразу ящиками брали), консервы, несколько буханок хлеба и т. д. У меня ощутимо засосало под ложечкой, пообедать в отряде не успел. Но клянчить у прапора не стал, не новобранец какой сопливый, уже 10 месяцев отслужил, 'честь имею'. Если нормальный мужик, сам догадается угостить чем-нито, всё ж таки это я ему картошку отвёз. Но взводный не догадался...
На пограничном КПП погранец понимающе хмыкнул, когда прочитал в моёй путёвке 'груз – картофель' и увидел пустой кузов. Впрочем, ему было до лампочки, к режиму погранзоны это не относится. И мы поехали дальше, по дороге минуя примечательные места: Чёртов Поворот, Смерть-гора. Много лесовозов перевернулось на этих сопках.
Когда проезжали Тунгозеро, навстречу нам, чуть не под колёса МАЗа, кинулась пожилая женщина с воплями:
– Ой, рятуйте, люди добрые, убивают! Караул!!!
Лоб у неё был рассечен, по лицу текла кровь. За ней гнался мужик ханыжного вида с внушительным дрыном и зверской мордой. Он орал женщине:
– Убью, сука лагерная! Куда заначку дела?! Крысятничаешь, падло!
Мы с Серёгой посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, приняли единственно правильное решение. Я выполнил экстренное торможение и мы выскочили из машины. Мужик-алкаш с размаху налетел лицом на кулак Серёги и грохнулся на землю. Видимо, поскользнулся. Пытаясь его поднять, мы нечаянно уронили его снова. И так несколько раз подряд. При падении на землю у мужика на лице остались следы лёгких побоев, неопасные для здоровья. И вдруг жена того алкаша, схватив с земли выроненный мужиком дрын, с хрустом врезала им Серёге по спине, меж лопаток:
– Вы что ж, ироды окаянные, делаете! Мужа моего убиваете, изверги! Нелюди, звери!
– Саня, бежим! – мгновенно выдал взводный своё командирское решение. И мы рванули к машине, благо она недалеко. Серёга – парень здоровый, ноги длинные, и скоро оказался во главе нашей пешей (бегущей) колонны, в передовых частях отступающих войск. Я со своей хромой ногой драпал следом, прикрывал планомерный отход главных сил в лице командира.
Мы пулей влетели в кабину МАЗа, баба метнула вдогонку нам дрыном, который влетел в центральную стойку лобового стекла, к счастью, ничего не разбил. Мужик, размазывая кровь с разбитого лица, обидно захохотал. Я включил вторую передачу и мы позорно бежали с поля боя. Через некоторое время сообразили, что едем не туда, проскочили поворот на Калевалу. Развернулись и снова проехали место нашего разгрома. Баба причитала и хлопотала вокруг мужика, а тот соколом смотрел вокруг, словно это он спас жену от побоев. Нам он погрозил кулаком, дескать: 'Получили? Ещё хотите?'
– Чтоб я ещё когда вмешивался в семейные разборки, – вздохнул Серёга, – да пусть бы он лучше её убил!
– Кто их поймёт, этих баб! – поддакнул я сочувственно. – Спина сильно болит?
– Да уж, врезала она мне от души.
Но мысль о водке и еде продолжала сверлить меня неотступно. И я начал осторожно:
– А может водочки тяпнем по чуть-чуть? Такое дело, паньмайшь, обмыть надо, стресс снять.
– Ты за рулём, вообще-то, – буркнул Серёга.
Как будто это когда-то мешало кому у нас в тайге! Да все гражданские шофера в нашем ЛПК поддатые ездят, если есть на что водяры купить. Гаичников тут многие за всю жизнь ни разу не видели. Да и машин, признаться, мало ездит, тайга всё же, глухомань.
Блин, век себе не прощу, что смалодушничал тогда, стал клянчить у взводного. С тех пор твёрдо определил для себя: угощают – ну, можно и выпить, если хочется. Но сам не клянчи никогда.
Потом, постояв немного, пока прапор хряпнул слегонца водочки с тушёнкой, вернулись обратно в Софпорог, за следующей партией картошки. Не пустыми же на Хапу ехать. Тем более, что никто не контролировал количество вывезенного, главное – чтобы весь вагон картошки на Хапу вывезли. С Серёгой после этого я весь день не разговаривал. Не то, чтоб обиделся на него, не хотелось просто. Не о чем было.
Письмо солдата
В Софпороге я тогда в командировке был, со своим самосвалом. Делал ему средний ремонт: менял коробку передач, варил кузов и еще много всего, по мелочи. За время ремонта у меня также украли насос рулевого гидроусилителя и тормозной шланг. Так что ремонт грозил затянуться. Вообще, в армии крадут все, крадут всё. В особенности обмундирование. Лично у меня из вещей крали все, кроме сапог. Дело в том, что я носил сорок пятый размер, такой просто никому был не нужен. К воровству и трудностям с ремонтом добавились проблемы со здоровьем. У меня начал болеть живот. Утром я еще мог съедать завтрак. В обед съедал только второе, и тут же бежал в сортир, дристая там на очке поносом и испуская газы. А уж на ужин не ходил вовсе, живот к концу дня так разыгрывался, что я весь вечер безвылазно сидел на очке, проклиная Софпорог и его микрофлору. Началось это в первый же день, как приехал в отряд, и сразу же прекратилось, как вернулся на Хапу.
Так вот, рабочий день начинался в Софпороге с утреннего развода. За время службы у меня сложилось впечатление – что утренний развод – это самое главное в Советской Армии, основа самой службы. Ни за что так не переживают командиры, как за то, чтобы как можно больше солдат вывести на развод, чтоб как можно ровнее стояли солдаты в строю, и чтоб как можно дольше командиры читали свои нотации. Стоять на разводе по полчаса, на Севере, при сорокаградусном морозе – сомнительное удовольствие. Но военная
