абсолютно оправданной, и я думаю, что мой отец считал так же.
Уже в 7–8 летнем возрасте я читал выписываемые отцом военные журналы (отец относился к этому с охотой), учился ориентироваться по картам, передвигаться по компасу. Фотографии английских, французских или американских танков, боевых кораблей и самолетов приводили меня в восторг, и я завидовал детям этих стран, которые могли в живую рассматривать такое «чудо техники».
В рабочем кабинете отца имелась целая кипа журналов, брошюр и книг о вооружении Советского Союза. Отец в этой области был экспертом и читал об этом доклады офицерам Рейхсвера.[1] Нам, детям, отец нарисовал мрачную картину военной опасности с востока.
В неописуемый восторг нас приводило изготовление взрывпакетов. Используя порох, картон, большое количество шпагата и клея, мы мастерили большие и маленькие «пушечные заряды», а отец показывал нам, какой разрушительной силой они располагают. Мы также экспериментировали и с химическими препаратами (хлорид калия, селитра, фосфор), которые намного повышали эффект детонации взрывпакетов. Мы также учитывали меры безопасности в обращении с порохом и готовой взрывчаткой, что для отца и нас, детей, было святым.
В 9 лет я смог участвовать в стрельбах для взрослых. При поддержке поместья, за пределами деревни было построено стрельбище, отвечавшее всем мерам безопасности.
Одним из незабываемых событий стало участие в призовых стрельбах для взрослой знати деревни. В категории «стрельба, сидя за столом» я, 9-летний мальчик, занял первое место и в качестве приза получил складной ножик. Отец мной был очень горд.
Наша мать едва интересовалась военными искусствами, однако воспитывала нас, троих сыновей, в духе «прусского солдафонства». Основными критериями этого воспитания были сознательность, надежность и пунктуальность. Неплохие качества и для мирного времени. Вероятно, эти черты попали в меня с материнским молоком, так что я ими пользуюсь и в моем нынешнем возрасте. Используя их, я никогда ничего плохого не сделал и не получил.
Другие основополагающие воспитания были таковы:
• немецкий юноша бесстрашен;
• немецкий юноша переносит боль, не морща лица;
• немецкий юноша не плачет.
На практике же эти принципы не всегда выполнялись. Возвращаясь домой с разбитым коленом и кровоточащими руками после столкновения на велосипедах, я от матери не слышал успокаивающих слов, а только: «Перестань выть!»
Только однажды, когда мне было примерно 5 лет, я налетел на острый угол и в кровь разбил лоб. Тогда мать взяла меня на колени, утешила, погладила и дала кусок пирога, что можно было получить только в выходные дни или на праздник. Тот случай у меня до сих пор стоит перед глазами.
Как нацисты поддерживали Гитлерюгенд, так и у консерваторов была своя молодежная организация «Шарнхорст» (по имени прусского генерала из 19-го века). Когда мне было 8–9 лет, то и я смог принимать участие в походах группы этой организации по выходным в близлежащем городе. Там мы играли в войну, поедали гороховый суп из полевой кухни и спали в сараях крестьян на соломе. То было прекрасное время.
Понятие «солдатский» проникло во все жизненные ситуации: иметь солдатскую осанку, чеканить солдатский шаг, держать себя по-солдатски, иметь солдатское чувство чести. О чести говорили много, но с возрастом я так до конца и не понял, что, собственно, это такое.
С политикой я также столкнулся еще в раннем детстве. Отец с охотой рассказывал о проведении выборов, на которых он выступал с речами за свою партию и за которую должен был обороняться от коммунистов и социалистов. Мордобои между правыми и левыми группировками в период между окончанием Первой мировой войны и приходом Гитлера к власти, были обычным делом. Текла кровь; были раненые и даже убитые.
Мы всегда просили отца еще раз рассказать об одном из таких погромов. Он охотно это делал. Пусть это оградит будущие поколения.
«Это было во время выборов в 1929 году. В то время каждый год проводились такие мероприятия демократов. Мы сняли большой зал в ресторане „Терраса“ и ожидали наплыва публики. Я должен был держать речь.
Незадолго до начала мероприятия один из наших „кротов“ передал, что коммунисты собрались со всего региона, и что они нас хотят вышвырнуть из зала. Тут я приступил к точно спланированной реализации плана по мобилизации боеспособных членов партии. В нее входили все помещики нашего округа. У всех уже тогда имелись телефоны. В крупных поместьях имелись и грузовики, и на них в любое время можно было загрузить тревожные боевые группы с выездом в любое место, куда это потребуется.
Так я раздал коды тревоги нашим телефонистам, те со своих телефонов передали их дальше в поместья. Последние подняли по тревоге людей, после чего в Айслейбэн выехали почти 20 грузовиков с 20–30 крепышами в каждом. Там они выгрузились в незаметных местах и незаметно побрели к своим исходным позициям.
Когда коммунисты в количестве около 200 человек, вооруженные дубинками, появились перед нашим местом сбора и наткнулись на наших бойцов, превышавших их вдвое, началась схватка. При этом потекла кровь — но только кровь коммунистов».
Таков был рассказ отца, от которого мы, дети, всегда приходили в восторг, потому что тогда наш отец был предводителем победителей. Нам не приходило в голову то, что эта «демократия дубинок» была более чем-то страшным, и что она являлась плодоносной почвой для роста партии Гитлера.
В таком политическом «семейном климате» зарождались взгляды, преисполненные ненавистью и страхом на коммунизм и появившийся в Советском Союзе большевизм. Немецкие коммунисты угрожали моему отцу, что они его рано или поздно забьют или расстреляют. Поэтому я их ненавидел, а от огромной страны, в которой правили коммунисты, я испытывал страх, хоть и был еще ребенком.
Из-за угроз расправы, отец в кармане брюк носил дамский пистолет «Вальтер» калибра 6 мм, а дома в спальне под своей подушкой у него лежал еще один калибра 7,65. В выдвижном ящике тумбочки хранилось по 100 патронов для каждого пистолета.
В 14 лет я с этим оружием и достаточным количеством боеприпасов выходил на природу и упражнялся в меткости стрельбы. Об этом никто не знал! После стрельбы я разбирал пистолеты на части, чистил и смазывал их, а потом снова собирал. Это доставляло мне огромное удовольствие.
Не хочу сказать, что в 10 лет я уже чувствовал себя солдатом, но имело место радостное ожидание того, что таковым скоро стану.
Но все это не имело ничего общего с национал-социализмом. Отец ненавидел нацистов с их Гитлером так же, как и коммунистов с Тельманом. Мы трое братьев были также настроены. В нас также возрастала ненависть и к черно-красно-золотому знамени немецких демократов. Но отец, будучи действительным учителем, вынужден был в определенные дни водружать это знамя над зданием школы. Окно нашей детской комнаты находилось в нескольких метрах над этим знаменем, и мы, три «хорошо воспитанных» сына, ставили отца в не очень ловкое положение, когда сверху брызгали на эту ненавистную тряпку соляной кислотой и тем самым дырявили ее. По поводу чувства ненависти сыновей он наверняка не сделал переоценки.
В таком милитаристском окружении я и провел первое десятилетие моей жизни. Уже в 10 лет я решил стать кадровым офицером, и связывал с этим наилучшие намерения.
1.02 ШКОЛА-ИНТЕРНАТ
Когда к концу подошел мой 10-й год жизни, я попал в интернат. Это было государственное учебное
