Первого начальника звали (все события и имена подлинные) Серёжа Иванов. Ни за что не угадаете его национальность! Как? Не может быть!!! Правильно, несмотря на фамилию, он был евреем. Причём, с характерной носатой внешностью и соответствующим акцентом. Вас это не трогает? Нет? Вот и меня тоже. Я бы и не вспоминал об этом никогда, если б он постоянно не напоминал об этом.
При любом споре, конфликте, он бил себя в грудь кулаком и кричал: «Моя жидовская морда этого не допустит!» А конфликтовал он часто и много, уж очень беспокойный был у него характер. Иванов был фанатично предан работе, причём бескорыстно. Сейчас бы его назвали трудоголиком. Если б хотя бы часть своей энергии он направил на своё обогащение, как многие другие начальники, он бы уже давно стал миллионером и перебрался в Израиль или Штаты. Там его недюжинную энергию и хватку оценили бы. Но Серёжу, как за глаза фамильярно называли его в карьере, личное обогащение не интересовало. Он ходил в стареньком, но приличном костюмчике, летом – в простой рубашке. Аккуратен был и бережлив Серёжа. Машины у него тогда не было, зато был велосипед. Так вот, об отношении Серёжи к работе. Как-то раз он на своём велосипеде подъехал к карьеру не от села, а со стороны поля. Залёг в лесополосе неподалеку от карьера, замаскировался. И стал наблюдать в бинокль за работой карьера, записывая результаты наблюдений в тетрадь. Когда подъехал под экскаватор первый БЕЛАЗ, во сколько они встали на перекур, сколько курили, когда начали обедать, когда закончили, во сколько пошабашили. Всё это он потом представил директору комбината. Из его разведдонесения выходило, что самосвалисты половину смены не работали, а валяли дурака, чтоб не сбить расценки. Разразился скандал, водителей взгрели по самое не балуй. А Серёжу возненавидели ещё больше. Но Серёжу это не волновало, он любил только работу.
Рабочие карьера боялись Серёжу, но не уважали. И прикалывались над ним часто. Как-то раз привёз Серёжу в карьер, к вагончику начальника смены (о нём речь чуть дальше). Забыл сказать, в карьере я был водителем дежурной машины, часто возил его по карьеру. Так вот Серёжа влетел в вагончик, а там дежурные электрики как раз обедали. А на столе стояла почти полная поллитровка с характерной наклейкой «Столичная». Атас! Серёжа рассвирепел:
– Пьянство!? В рабочее время!? И начальник смены заодно вами? Все будете наказаны!
– Да вы чо, – сказали ему мужики, – какое пьянство? Кушаем просто, обедать только сели, пока взрывники по шурфам взрывчатку закладывают.
– А это что???!!! – возопил Серёжа, гневно указуя перстом на бутылку.
– Ах, это... Это вода.
– Что? Вода?
Серёжа взял бутылку со стола, понюхал. Потом капнул на ладонь, лизнул.
– В самом деле, вода.
Повернулся и молча вышел. Как только он закрыл дверь, вагончик взорвался от хохота, словно и впрямь рванул очередной взрыв в карьере.
К вечеру об этом случае знал уже весь комбинат.
А теперь пора рассказать о втором начальнике. Непосредственно Серёже подчинялся начальник нашей смены Слава Гусятник. Хохол. А может и нет, тогда ещё не делали различий между русскими и украинцами. Да и язык был смешанный. Слава был молодой крепкий мужик, добродушный, с располагающей к себе обаятельной улыбкой. Славу, в отличие от Серёжи, подчинённые очень любили, души в нём не чаяли. Сколько работал с ним в одну Смену, ни разу не помню, чтобы Слава кричал на кого-то из подчиненных. Ему достаточно было просто сказать: «Ребята, под экскаватором думпкары с рельсов сошли, берём инструмент и пошли исправлять»
И все моментально, без единого возражения шли за ним к составу с рудой, как пошли бы за ним в огонь и в воду. Для нас он был скорее не начальник, а старший брат – мудрый и терпеливый.
Хотя некоторые в бригаде были намного старше его по возрасту.
А вот с начальством Слава, бывало, ругался, и очень крепко. Чтобы выбить оборудование или премию, или отмазать от беды кого-нибудь из своих подчинённых. Особенно часто он цапался с Серёжей. Серёжа ненавидел Славу искренне, всей душой, и давно бы избавился от него, да только отец у Славы был главный инженер комбината, а потому Славе были по хрену все наезды Серёжи. Но уважали, как я уже сказал Славу не за его отца, просто сам он был нормальный мужик.
И тогда Серёжа стал систематически ловить Славу на всяких мелких нарушениях. Один раз он засёк, что БЕЛАЗы не успели отсыпать вдоль края карьера предохранительную бровку. И тут же составил акт, по которому Славу лишили пятидесяти процентов премии. А надо сказать, что премия в карьере была значительная, побольше зарплаты. Так что по карману это был ощутительный удар. В другой раз Серёжа засёк, что Слава спускается в карьер не по дороге, а по откосу, что было строжайше запрещено по технике безопасности. Мало ли, вдруг откос осыпется. Но до спуска идти далеко, потому все часто спускались напрямую, надеясь на всемогущий авось.
Так вот, когда Слава спустился вниз к поджидающему его бульдозеру у состава с рудой, внизу его уже караулил Сережа, который подъехал туда со мной на машине.
– Ну что, по откосу ходим? На всех собраниях и планёрках за дисциплину и технику безопасности вопрос поднимаем, а сам нарушаешь? Вобщем, лишаю тебя ещё сорока пяти процентов премии.
– А чего ж тогда не все пятьдесят снял? – удивился Слава.
– А пять процентов я потом с тебя сниму, ещё за какое-нибудь нарушение поймаю, – обнадёжил его Серёжа.
– Знаешь что, – в сердцах сказал Слава, глубоко вздохнув. – Пошёл ты на хуй, мудак! И можешь снять теперь с меня за это последние пять процентов. Ради того, чтоб послать тебя, да ещё при свидетелях – не жалко!
А рядом стояли бульдозерист, электрики, машинист электровоза с помощником, и я к тому же.
Серёжа обиделся. Очень обиделся, аж краска по лицу пошла. Но остатка премии Славу не лишил.
Потом уже, в кабине моего ЗИЛа, он объяснил мне:
– Потом ведь по всему комбинату разнесут, что меня можно послать куда подальше всего лишь за пять процентов премии. От желающих отбою не будет.
Грядет страшный суд!
Около пяти часов вечера. Мы с монтажником Мишей одни сидим в лаборатории, все остальные ушли домой. Вообще, все сотрудники нашего отдела делятся на две категории.
Одни поминутно смотрят на часы и в 16.45 начинают собираться, в 16.55 они громко говорят оставшимся 'до свидания' и торопливо уходят. Ровно в 17.00 они уже на проходной. Раньше их не выпустят – режим! Впрочем, когда мне очень нужно, я умею выходить за проходную и раньше 17.00 (смотри мои истории 'Через нашу проходную'). Но сам к таким сотрудникам не отношусь.
А вторая категория сотрудников, к которой принадлежим и мы с Мишей, вообще имеют самое смутное представление о том, когда заканчивается рабочий день. Иногда мне звонили из охраны и предупреждали, что уже скоро полночь, а в 24.00 помещение должно быть сдано под охрану. Мы в пятницу вечером говорим: 'Доделаю это завтра', имея ввиду понедельник. Выходные не считаются, в выходные ждем, когда снова можно пойти на работу. А чего мы сидим допоздна? Да кто как. Я, к примеру, долбаюсь с микропроцессорным блоком измерения характеристик трам-тарарам-шалтым-балтым-трона. Сам разработал его схему и сам пишу программу для его микропроцессора К1816ВЕ35. Вобщем, фанатик. Ботаник, короче.
Миша – да кто его знает, чего он сидит. Дома ему скучно. Не пьет, не курит, в обществе женщин не замечен, бывают же такие. Одна радость – сидит, компьютерную игрушку гоняет, 'F-19'. Громит МИГи и СУшки на экране монитора.
Жлоб, между прочим, редкостный. Как-то один инженер нашей лаборатории принес из дому свои маринованные грибочки, чтобы угостить нас. Такое часто практиковалось – кто-то приносил из дому вкусненькое и угощал всех, выслушивая похвалы и комплименты. В нашем коллективе отношения были трогательно-патриархальные, почти семейные. Как сказал мне потом техник Андрей (сейчас милиционер в метро): 'Такого дружного коллектива у меня еще никогда не было, и уже, наверное, никогда не будет'. Так вот инженер достал грибочки и стал всех угощать ими. А одна наша сотрудница, инженер-оптик, спохватилась:
– Ой, а я уже свой хлеб съела, ни у кого не осталось?
