— Фу, — сердито сказала она. — Кто там дурачится? На голове моей милой коровки теперь из-за этого вырос хвост.
— Коровки? — Катон готов был поклясться, что это лошадка.
Лавиния обернулась к нему. На какой-то момент выражение ее лица сделалось очень серьезным, и сердце юноши ушло в пятки. Но оно тут же вернулось на место, ибо Лавиния улыбнулась ему.
— Я так волновалась, — сказала она, поднимаясь с колен. — Когда затеялся весь этот переполох, я думала, тебя схватят. Но все обошлось. Ты сумел убежать. Жаль только часового.
— А почему ты не пришла, как сказала?
— Я не смогла. Маленький Тит занедужил. С виду он, правда, казался вполне здоровым, но госпожа Флавия велела мне с ним посидеть, пока она сходит за нужным лекарством. А когда хозяйка вернулась, идти было некуда: началась суматоха. Не могу выразить, что я пережила. Мне жаль. Очень жаль. Правда- правда.
Катон в волнении сжал ее руки.
— Ладно, забыли, — сказал хрипло он. — Главное, с тобой все в порядке. Это удача, что ты задержалась. Тот человек мог накинуться на тебя. И убить. Я, говоря по правде, боялся, что он это сделал.
— Разве там был кто-то еще?
— Ну, разумеется. Надеюсь, ты не подумала, что это я уложил часового?
— Нет, но… тогда кто же?
— Не знаю. Он появился внезапно и принялся что-то искать. А увидев меня, выхватил меч. Я увернулся, стал звать на помощь. Тут прибежал часовой, но этот тип набросился на него, нанес удар и скрылся. Я сообразил, что обвинить в всем могут меня, и поспешил взять ноги в руки.
— Понятно.
— А наутро нам дали задание. Я не знал, что с тобой, и весь извелся, зато вчера очень обрадовался, увидев, как ты выходишь из экипажа.
— Правда, обрадовался?
— Конечно.
— Это так приятно. — Лавиния подалась вперед и поцеловала юношу в губы. — Я ведь не безразлична тебе?
Ответом ей был поцелуй, на сей раз затянувшийся. Сердце юноши бешено колотилось, норовя выскочить из груди. Когда наконец их губы разъединились, Катон едва нашел в себе силы вернуться к начатому разговору.
— А часовой… он ведь видел меня. Ты не знаешь ли, что с ним?
— Бедняга умер. В Дурокорторуме. Сегодня мою госпожу известили о том. Скончался, не приходя в себя и не промолвив ни слова. Так что тебе с этой стороны ничто не грозит.
А кто-нибудь, кроме Флавии, знает, что я был там в ту ночь?
— Нет. Но легат знает, что я там была. Он нашел мою ленту.
— И что ты ему сказала? — спросил, леденея, Катон.
— Сказала, что по девичьей глупости назначила там любовную встречу, а когда тот, кого я ждала, не явился, отправилась спать. Вот и все. Клянусь, о тебе не было сказано ни словечка:
— Я тебе верю. Но… разве легат не спросил, с кем ты должна была встретиться?
— Спросил, конечно.
— И ты?
— Я сказала — с трибуном Вителлием.
— С Вителлием? Вот тебе раз. Почему?
Катон растерялся, в нем росло беспокойство. Перед его мысленным взором предстал гордый трибун, невозмутимо отдающий приказы в кольце ревущего пламени и наседающих вражеских орд. Что бы там ни было, но попытка очернить такого отважного человека граничила чуть ли не с подлостью, и он еще раз спросил:
— Почему?
— Потому что моя госпожа велела мне назвать его имя. Очевидно, ее муж недолюбливает трибуна… или в чем-то подозревает. Во всяком случае, госпожа сказала, что эта роль как раз для него.
— А по-моему… — заговорил было Катон, но Лавиния закрыла ему рот поцелуем.
— Тсс! Это все ерунда. Главное, ты теперь вне подозрений. Вот что по-настоящему важно. А сейчас, — продолжила она, увлекая его за собой, — поспешим. Времени у нас мало, а успеть нужно многое.
— Постой, что ты имеешь в виду? Почему у нас мало времени?
— Моя госпожа собирается вернуться в Рим. Я еду с ней.
Сердце Катона упало.
— Я буду ждать тебя в Риме, — заверила девушка.
— Еще неизвестно, вернусь ли я туда. Но даже если вернусь, поход может затянуться на годы.
— Может быть, да, а может, и нет. Так или иначе, мы в этом ничего не изменим. А посему, — Лавиния мягко потянула его за руку, — пойдем со мной. Не хочешь же ты упустить предоставленный тебе случай.
— А как же эти? — Катон кивнул на других рабов.
— Им нет дела до нас. А нам до них.
Она увлекла Катона в спальный уголок детской, потом, задернув все занавески, повалила на ворох мягких половиков. Он недвижно лежал, обмирая от сладкого ужаса. Девушка подняла край туники.
— Ну, — спросил она, — на чем мы остановились с тобой в прошлый раз?
ГЛАВА 32
Несколько дней спустя когорты трех мятежных легионов были собраны в спешно возведенном рядом с лагерем земляном амфитеатре. Легионеров пригласили на гладиаторские бои во славу императора, оплаченные Нарциссом и Плавтием, сидевшими с Веспасианом и другими старшими командирами в отдельной, удобной ложе. Весь день на песок арены лилась кровь людей и животных, а зрителей щедро поили вином, так что к концу кровавого представления амфитеатр почти благодушествовал.
Последний гладиаторский поединок близился к неизбежному завершению. Ловкий, умелый ретиарий одержал верх и теперь стоял над поверженным, беспомощно ворочавшимся в сети мирмиллоном, приставив трезубец к его горлу и ожидая, когда публика решит участь побежденного. Мирмиллон, хотя и потерпел поражение, дрался отменно, и зрители были настроены в награду за полученное от поединка удовольствие даровать ему жизнь. Почти все подняли большие пальцы правых рук вверх, однако Нарцисс, поколебавшись, сделал обратное движение кистью. Амфитеатр взревел от негодования, все взоры обратились к центральной ложе. Плавтий вскочил на ноги и высоко вскинул руку, чтобы все видели, что его большой палец поднят. Толпа вновь разразилась криками, но теперь уже не ярости, а одобрения и восторга. Все обернулись к арене, приветствуя ковыляющих рука об руку к воротам жизни бойцов. «Глупцы», — подумал Нарцисс и внезапно перемахнул через край ложи. Миг — и он был уже в центре арены, где, подняв руки, застыл.
Легионеры, не ожидавшие этого, мгновенно затихли. Некоторые еще перешептывались, но товарищи зашикали на них, и они смолкли. Нарцисс, держа паузу, дождался, когда тишина сделалась абсолютной, после чего счел возможным заговорить.
— Друзья мои! Римляне! Легионеры! Выслушайте меня! — воззвал он к собравшимся звучным, раскатистым голосом. — Кто я такой, вам известно. Я секретарь императора, вольноотпущенник, бывший раб, но, как и вы, считаю себя гражданином нашей великой, непобедимой, овеянной боевой славой страны.
Амфитеатр отреагировал неодобрительным гулом. Большинству из присутствующих вовсе не нравилось, когда какие-то вольноотпущенники начинали претендовать на равенство с ними.
