потом в какое-то отупение.
Уже совсем рассвело. Из тумана вышли кусты шагах в десяти от палатки. Ветки у них обвисли, листья зябко вздрагивали. Но меня не радовал ни пришедший день, ни хорошо разгоревшийся костер, ни то, что дождь начал вроде бы терять силу. Не радовало даже то, что по мне перестали ползать муравьи. Вероятно, они тоже не любили мокрого и нашли для себя что-нибудь посуше моих джинсов и рубашки. Мне хотелось свернуться клубком, лечь на землю, закрыть глаза и заслониться сном от всего. А проснуться уже при солнце, сухим, бодрым, веселым…
«Наверняка простужусь», — прошло в голове.
«Ну и пусть…» — подумалось в ответ.
Сейчас я был равнодушен ко всему на свете.
Что-то пробежало по ноге. Будто маленькие холодные лапы протопали по щиколотке. Я, не оборачиваясь, хлопнул ладонью по оголившемуся месту.
Ничего.
Или это мне показалось?
Я потянулся за очередным сучком, чтобы обстругать его и бросить в огонь, и в этот момент по ногам пробежало еще раз.
Я резко обернулся и успел заметить какой-то клубок, скатившийся под край палатки.
И только когда по ногам пробежало еще раз, я разглядел, что это такое.
Я не боюсь крыс, но все-таки они противные. Особенно их хвосты — голые, похожие на серых червей. И еще этот омерзительный писк, которым они переговариваются. Ну и, конечно, то, что крыса всегда действует исподтишка. Только откуда они могли взяться здесь, на необитаемом острове? Что они едят в этих камнях, на кого охотятся?
Когда я учился в пятом классе, мне пришлось наблюдать бой крысы с котом. Кот жил в лаборатории, где препарировали морских животных. Он был ленивый и рыжий. Целыми днями валялся на крыльце, на солнце, переворачиваясь с боку на бок, и с таким презрением смотрел щелочками глаз на людей, будто хотел сказать: «Плевать я хотел на вас всех!» Вставал он только тогда, когда хотел есть.
В эти моменты он оживал, становился очень общительным, начинал вертеться под ногами, выгибал спину и терся головой о дверные косяки и ножки табуретов, всем видом показывая, что влюблен в каждого человека, который работает в лаборатории. Но достаточно было ему съесть кусок рыбы, как все сразу менялось. Он опять заваливался на крыльцо и снова «плевал» на всех. Так уж они устроены, кошки. Они всегда сами по себе.
Так вот этот самый рыжий однажды схватился под крыльцом со здоровенной крысой. Я как раз подходил к лаборатории, когда услышал рычание, визг и какое-то кувыркание под ступеньками крыльца. Казалось, там дрались две или три собаки сразу. На шум выбежал лаборант Гриша.
— Что там такое?
Я пожал плечами.
Гриша схватил из-за двери швабру и несколько раз ткнул ее ручкой в щель между стеной лаборатории и крыльцом.
И вдруг из-под крыльца выкатился рыжевато-бурый визжащий ком. На мгновение он расцепился, и я увидел нашего рыжего и еще кого-то, которого принял сначала за второго кота. Этот второй снова метнулся к дыре, но рыжий прыжком загородил ему дорогу. И только тут я рассмотрел, что второй — здоровенная крыса. Честное слово, ростом она была не меньше кота!
Крыса с шипением поднялась на дыбы, рыжий прыгнул на нее, и они некоторое время стояли, как два борца, обхватив друг друга передними лапами. Потом крыса пискнула, будто пробкой потерла о стекло, и оба зверя комом покатились по земле, разбрасывая вокруг клочья шерсти. Гриша крутился вокруг, нацеливаясь ручкой швабры, но никак не мог выбрать момент для удара. Сверху оказывалась то крыса, то кот.
Наконец рыжий извернулся и поймал крысу за горло. Через минуту крыса вытянулась на земле, а кот, глядя на нас яркими желтыми глазами, прижав к голове уши, продолжал ее теребить. Я хотел отнять у него крысу, но он еще плотнее прижал уши, взгляд у него стал змеиным, и он так вякнул, что я отскочил в сторону.
И вот примерно такую крысу я увидел сейчас под краем палатки.
Наверное, она тоже спасается здесь от ливня!
Я выбрал сучок с набалдашником на конце и стал поджидать, когда эта зверюга снова покажется на свет. Но крыса будто поняла, чего я хочу, и больше не появлялась.
Снаружи светился мутный день, а вода все продолжала падать на землю, превращая все в серый кошмар.
Я съел несколько мидий и снова скорчился у огня, не зная, что делать. Кажется, я задремывал на несколько минут, потом приходил в себя, подбрасывал в огонь сучья и снова задремывал.
Постепенно стало темнеть.
Так прошли одиннадцатые сутки моей жизни на острове.
Проснулся оттого, что вода полилась на спину. Во тьме глухо светились угли костра. Снаружи все так же ровно шумело.
Все тело превратилось в хлипкий дрожащий комок. Руки и ноги ломило. С трудом разогнувшись, я нашарил сучок и, вынув из кармана куртки нож, начал тупо стругать деревяшку. Все было противным, и я сам себе был противен.
Кое-как настругав ежиков и раздув костер, я уселся у самого огня. Есть не хотелось. В животе каменел холодный ком.
Временами казалось, что все, что сейчас происходит. — неправда. На самом деле я сплю и вижу во сне этот проклятый остров, и хожу по нему, и раздуваю огонь. И никак не могу проснуться.
Так бывает: видишь во сне что-то страшное, оно надвигается на тебя, вот-вот навалится, сомнет, придушит, а ты не можешь убежать, тело оцепенело, не двигается… И наконец, собрав все силы, крикнешь и проснешься от этого крика, и долго лежишь в темноте, переживая то, что произошло.
Я бил себя кулаком по лбу, щипал руку, хлестал ладонями по щекам, но сон не проходил.
Тогда я понимал, что я все-таки на острове, что надо не дать погаснуть костру, и я снова стругал деревяшки, глотал горький дым и дрожал от холода.
Наконец внутри костра нагорело порядочно угольев, они подсушивали оседающие на них ветки, и огонь хоть и не полыхал, но грел.
Я съел две саранки и несколько мидий, потом спохватился и вырезал на календаре еще одну черточку — двенадцатую.
А ведь была у меня когда-то нормальная постель, письменный стол, книжки, уроки в школе. Были отец, лаборант Гриша, Виктор Иванович и Таня. Они и сейчас есть где-то…
На катере был даже шкафчик для одежды! А кают-компания, стол, стаканы, тарелки, полные макарон по-флотски…
Я со злостью отбросил от себя эти мысли. Какой толк мечтать о том, что так далеко!
Сейчас я один на один с островом. И природа вовсе не добренькая и не красивая, как кажется, когда смотришь на нее из окна комнаты или из туристской палатки. Все эти двух-трехдневные походы в тайгу или прогулки за грибами или дикой смородиной — игра для детей и для взрослых. Все равно ведь придешь домой в тепло и уют. А вот когда не поход, а по-настоящему… Да еще не знаешь, сколько это настоящее продлится…
Неужели они все-таки решили, что я утонул?
Я представил, как отец открывает своим ключом нашу квартиру. Обе комнаты пусты. На моем столе пыль. Стопа никому не нужных учебников и тетрадей. В кухне не пахнет едой. Тишина. Даже будильник не тикает: отец, как всегда, забыл его завести. В ящике у двери лежат мои ласты, маска со шноркелем. Под ними еще одни ласты — длинные и узкие «барракуды» — материны. Отец, не раздеваясь, проходит в мою комнату, садится за стол и закрывает лицо ладонями. Ему теперь некого ждать. Пустота кругом…
Я стиснул зубы.
Ладно. Если они подумали, что я утонул, если меня уже никто не ждет, если я сам по себе, то и нужно
