занавеской и сели. Официантка за стойкой читала еженедельный журнал. Она лениво взглянула на нас. Стены кафе были обиты коричневыми деревянными панелями, на потолке висели две медные люстры. Над столиками были вмонтированы медные украшения с мотивами лесопильного завода, водопада, хлебных полей и крестьян с граблями и в спущенных на глаза фуражках. Мы сидели у окна и пили кофе с венскими булочками. Я наблюдал за Робертом.
– Прости меня, – сказал он.
Он отломил кусок венской булочки и обмакнул его в кофе.
– Я хочу сказать… Там, в поезде… Я не должен был… Мне не следовало смеяться. Моих шуток никто не понимает. Думаю, я и сам их не понимаю…
– О'кей.
– Неправда, ты вовсе не считаешь, что все о'кей. Я знаю, что ты подумал. Я вел себя как дурак. Прости меня.
– То, что ты сказал там… что я путешествовал только затем…
– Я ведь ничего об этом не знаю.
– Но, может…
– Не сомневаюсь, ты путешествовал по велению души.
– Что, что?
– Как отец.
Я сорвал крышку с молочника и выплеснул все содержимое себе в чашку.
– Он целый год мотался по свету. Из одного места в другое. Не имея в кармане ни шиша. Как Франциск Ассизский.
Роберт засунул в рот остаток венской булочки, я сидел и смотрел, как он жует.
– По-моему, я никогда раньше не был в Хёнефоссе, – сказал я. – То есть, конечно, я проезжал через него. Но не помню, чтобы я когда-нибудь здесь останавливался. Хотя, наверное, останавливался. На бензоколонке. Во всяком случае, кафе в тут я никогда не был.
– Именно во время того путешествия отцу стало ясно, что другого решения быть не может.
– Какого решения?
– Он понимал, что западный мир управляется бесконтрольно. Мы – вне контроля. Власть – это мириады информационных каналов. В каждом отдельном звене скрыта микроскопическая частица власти. Помотавшись по миру, побродяжничав, отец сел и написал программу. Я никогда не читал ее, но она называлась «Информационные террористы». Он часто ссылался на нее. Я знаю, что в ней содержатся сведения о том, как можно воздействовать на власть.
У меня пересохло во рту, и я глотнул кофе.
– Информационные террористы?
– Все это, разумеется, тайна. Никто не знает, сколько людей туда входят. Никто.
– А смысл?
– Ты не понимаешь?
Я помотал головой.
– Они хотят просочиться в информационный организм. Хотят распространять информацию настолько лживую, чтобы ее в конце концов разоблачили. Их цель – вызвать неуверенность. Породить сомнения. Взорвать общество информации мощным зарядом лжи, организованной лжи. Хотят уничтожить тиранию правды.
От его взгляда мне стало не по себе. Это был горящий взгляд неофита. Я не мог выдержать этого взгляда, опустил глаза в чашку и попытался сделать вид, будто я глубоко задумался над тем, что он сказал. «Тирания правды». Странные слова. Я мог бы спросить у Роберта, что он под этим подразумевает. «Тирания правды». Я произнес их про себя, беззвучно, но не мог заставить себя произнести их вслух. «Тирания правды». Официантка принесла нам счет. Она улыбнулась Роберту:
– Навещал Гюнн?
Роберт помедлил с ответом:
– Мы только что с поезда. Это мой брат, Кристофер.
– Не знала, что у тебя есть брат, – сказала она, даже не взглянув на меня.
– Его долго не было. Он путешествовал.
– Ага, – буркнула она без всякого интереса. – Вы будете платить?
Я положил на стол стокроновую бумажку, она разменяла ее монетами из кошелька, висевшего на поясе.
– Передавай привет, – сказала она Роберту, перевела глаза на меня и застыла с деньгами в руке. Как будто кто-то ударил ее по лицу, и она растерялась. Она быстро посмотрела на Роберта, потом опять на меня и тут же отошла, не сказав ни слова.
Я поднял глаза на Роберта, мы как раз оба улыбнулись, и я подумал, что никто не смог бы обнаружить разницу в наших улыбках.
На улице Роберт вдруг стал нервно оглядываться по сторонам, как будто за нами кто-то следил.
– Что с тобой?
Он быстро повернулся ко мне:
– Я тебе еще не все рассказал.
– Неужели?
– В Осло. Помнишь, я рассказывал о наших встречах с отцом, о том, как мы беседовали, спорили, ходили в кино.
– Да, конечно.
– Так было не всегда. Со временем наши отношения стали… несколько напряженными.
– Почему?
– Я нуждался в деньгах. Понимаешь, как раз в то время я бросил работу в газете и сидел на мели. Но он не захотел дать мне в долг. Так что… на какое-то время… мы перестали быть друзьями.
– Но потом все наладилось?
– Да. Теперь опять все в порядке. Хотя иногда мне кажется, что я только делаю вид, что все в порядке, все по-старому, не знаю.
– Какая разница.
Мы спустились с пригорка. Прошли мимо торгового центра. Дождь перестал. Слева от нас был запущенный парк со скамейками, на траве валялся мусор. Я остановился, меня удивил деревянный забор в глубине парка. По верху забора была натянута колючая проволока. За ним, в белом деревянном здании помещается хёнефосская пересыльная тюрьма, сухо объяснил мне Роберт. Он взял меня за руку и буквально перетащил через улицу. Мы вошли в какие-то ворота и оказались на пыльном заднем дворе. Слева во дворе находилась «Типография Оскара», справа – квадратное бетонное строение. Массивная серая стена с маленькими окошками наверху. Я узнал это место…
– Здесь?…
– Узнал этот двор по фотографии?
Роберт удовлетворенно расправил плечи. Тревога исчезла с его лица, он усмехался.
Я разглядывал длинную бетонную стену, металлическую дверь. Фотографии отца были сделаны здесь. На этом заднем дворе. Мы пересекли двор и подошли к металлической двери. (Он вышел из этой двери?) На двери висела обломанная вывеска: «АО Дорожные покрытия». Роберт отпер дверь, и мы вошли внутрь. Одно из помещений, выходивших в коридор, напоминало парикмахерский салон, но думаю, прошло уже много лет с тех пор, как там подстригли последнего клиента…
Спустились по лестнице.
В серую темноту.
В руке Роберта звякнули ключи.
Голая лампочка под потолком. Запах пыли.
Роберт остановился перед дверью. Отпер ее.
Темное подвальное помещение. Никаких окон.
Я подумал: это похоже на комнату исчезнувшего человека.
Низкий потолок, спертый воздух, плесень.
