что придумал. Хотя мне не следовало этого делать.
– Что же вы сделали, месье?
– То, что облегчало мою работу.
– Я не понимаю.
Мастер помолчал.
– Анатомию я считал самым важным предметом на свете. Я до сих пор вижу освещенный по ночам анатомический театр. Отблеск ламп в узких окнах. Как правило, я был там один. Я дремал, сидя на скамье, и за неимением трупов разглядывал атласы. Уж и не помню, как я оказался на кладбище Невинно Убиенных, где бедняков хоронят в общих могилах. И стал по ночам таскать оттуда трупы в анатомический театр. Месяц за месяцем я препарировал свежие трупы, и просто чудо, что не заболел. Я делал научные доклады, и мне уже прочили большое будущее. Однажды ночью я препарировал мозг одной женщины, я смотрел на скальпель и на открывшуюся мне светло-серую массу, потом мой взгляд скользнул по телу женщины, и я увидел на коже следы болезни, которая убила ее. Я отложил скальпель и ушел. Была ночь, и, пока я шел к своему дому, и вообще всю ту ночь, проведенную мною без сна, я чувствовал, что потерял себя, потерял свою детскую веру, внушенную мне отцом. Веру в милосердие Божие. С тех пор человеческое тело больше не интересует меня.
За окном стемнело, и Латур подумал, что Бу-Бу, должно быть, тревожится за него. Месье Леопольд тоже посмотрел в окно и робко улыбнулся. Латур был растроган, и в то же время ему было стыдно, словно он услышал что-то не предназначенное для его ушей. Он встал. Месье Леопольд потянулся и как будто стряхнул с себя эту историю.
– Чего стоишь, парень, тебе давно пора домой, – засмеявшись, сказал он.
Латур кивнул. Но не мог двинуться с места.
– Можно мне еще прийти к вам?
– Да, жду тебя завтра сразу после занятий в школе.
Латур покинул домишко месье Леопольда, когда было уже совсем темно. Спотыкаясь, прошел через двор. Продрался через кустарник, окружавший дом. Свежо пахло лесом и морем. Он припустил бегом. Выбежав из леса, Латур остановился и посмотрел на очертания каменного дома и на желтовато-синий свет в окне Бу-Бу. Ему припомнилась морда тигра, переставшая быть мордой, и еще он подумал, что он, Латур Кирос, самый безобразный из всех мальчиков Франции, под своей тонкой кожей не безобразнее любого другого человека.
Он открыл дверь, ожидая увидеть встревоженное лицо Бу-Бу. Но в комнате было темно. Он начал подниматься по лестнице и чем выше поднимался, тем отчетливее слышал, что происходит в спальне у матери. Пыхтение Гупиля. Нежное бор мотание Бу-Бу:
– Цыпленочек!
– Птичка!
При мысли о том, чем они там занимаются, ему стало противно. Как они могут – в такой день, когда месье Леопольд начал делать первое в Нормандии чучело тигра! Латур остановился посредине лестницы. Мысль о том, что можно сделать чучело человека, например Гупиля, и как оно будет выглядеть, оттеснила куда-то все издаваемые ими звуки, и, когда Латур наконец лег, он слышал уже только слабый шум моря.
Целых две недели месье Леопольд и Латур трудились над тигром. Они очистили шкуру. Смазали ее смесью мышьяка с квасцами. Сделали глиняный слепок с тела и приступили к трудоемкому и длительному процессу создания формы, на которую потом следовало натянуть шкуру. Они наполнили шкуру пижмой и табаком из таинственного пакета отца Мартена. Потом натянули ее на глиняную модель, натягивая, они пользовались щипцами и пинцетами разной величины, отпаривали и увлажняли ее, и вот наконец месье Леопольд начал с благоговением сшивать шкуру. Латур во все глаза смотрел, как она обволакивает свое новое глиняное туловище. Когда тигр наконец был готов, Латура охватило чувство нереальности. Именно этого впечатления они и добивались, но, когда тигр уже стоял перед ними, Латуру было трудно поверить своим глазам.
Чучело поставили посреди комнаты, чтобы вошедший капитан сразу увидел его. Еле держась на ногах, месье Леопольд и Латур в восторге смотрели на тигра. Уши, губы, глаза, изящный череп. Вытянутые лапы. Выпущенные когти. Настоящий, ненастоящий. Натуральный, искусственный. В домишке месье Леопольда царила тишина. Словно завороженные неподвижностью тигра, люди со слезами на глазах смотрели на желтого хищника. Они добились своего. Запах останков и нагромождение костей исчезли. Мех был чистый. Форма туловища безупречна. Одна лапа приподнята, будто тигр хотел убить муху. Голова тоже была поднята. Тигр снова стал живым. Латур подумал, что никогда в жизни не видел ничего более красивого.
Латур был так одержим работой над тигром, что однажды, придя домой, обнаружил, что матери дома нет. Словно в полусне, он отметил, что она куда-то уехала, одна, и ее нет уже несколько дней. Когда она вернулась, он увидел блеск в ее глазах и следы румян на лице, однако не задумался над этим. И даже не поинтересовался, где она была, что делала и, вообще, что происходит. Лишь дня через два, когда Бу-Бу пила на кухне кофе, макая в него хлеб, Латур остановился в дверях и спросил взрослым голосом, куда она ездила. Он смотрел на следы румян, на развившиеся белые волосы парика, смешавшиеся с ее собственными грязно-русыми прядями, и в первый раз его охватило беспокойство за мать. Одна мысль о том, что Бу-Бу могла нарядиться, как наряжаются дамы, надеть дорогое платье, парик и превратиться в обычную мадам, показалась ему неестественной, не правдоподобной и отталкивающей. Ему захотелось броситься к ней, закричать, назвать ее обманщицей. Он спросил:
– Где ты была?
– Нигде.
– Но где-то же ты все-таки была?
– В Париже.
– Что ты там делала?
– Ничего.
– Но что-то ты должна была там делать.
– Я сказала: ничего. Оставь меня в покое.
– Чем ты занималась?
– Делами. Делами. Делами.
Она протиснулась мимо него в дверь, и он почувствовал ненавистный ему запах духов.
Отец Мартен был энергичный человек. С горящими глазами он рассказывал ученикам об историческом развитии анатомии, и Латур слушал его затаив дыхание. Отец Мартен презирал греков и римлян за то, что они препарировали собак и обезьян, учение Гиппократа искажало картину, он путал сухожилия с нервами и артерии с венами! Отец Мартен рассказывал о медицинской школе в Александрии, открытой Птолемеем Первым, где работал замечательный ученый римлянин Гален. Однако по-настоящему медицина развилась лишь в XIV веке. Мондино деи Лиуцци [5] в своей '
– У Бога не было такого намерения.
Здесь отец Мартен сделал небольшую паузу, он задумался и словно мимоходом глянул на учеников. Он прекрасно знал, что в течение нескольких веков Католическая Церковь предавала трупосечение анафеме и что до сих пор это остается щекотливой темой. Но он был рационалистом и верил в единство Просвещения, Веры и Бога. Наконец он спросил:
– Зачем нужны анатомы? Латур!
Латур встал, чтобы ответить на вопрос. Сверкающий взор отца Мартена заставил его поднять голову. Он вдруг растерялся, хотя ответ на вопрос, зачем нужны анатомы, был очевиден. В глазах отца Мартена, как в зеркале, отразилась растерянность Латура, но он набрался мужества и ответил:
– Может быть, для того, чтобы мы узнали, что находится под кожей?
