– До отъезда в Париж можете пожить тут еще несколько дней.
Он вежливо закрыл за собой дверь.
Я дремал в доме Бу-Бу и грезил о Гупиле. Он король. Ездит в карете, запряженной дюжиной лошадей. Каждое утро король осматривает свои поля и думает о своих владениях. Каждое утро садится на корточки и нюхает свою траву. Растирает в пальцах свою землю. Небо над полями тоже принадлежит ему. Он любит ходить нагишом по своим владениям. Я – мальчик, и меня одолевают мечты. Я сижу на дереве с ножами, заткнутыми за пояс. Сплю на этом дереве, и мне снится, что я пускаю ножи в ход. Как же мне разделаться с ним? Это должно произойти медленно, думаю я. Однажды утром лакеи находят короля на поле. Он расчленен на части. Я просыпаюсь на дереве, ножи мои сверкают, и я еще никогда не ощущал такой пустоты.
Солнечным утром я пошел к Валери. У меня было много хороших предложений. Может, нам ограбить Гупиля? И уехать в Париж? Что-что? Оказывается, Валери знает, где он прячет свои драгоценности. Она считает, что мне не составит труда пролезть к нему через окно. И я говорю:
– Конечно.
Я стою, спрятавшись за пустыми винными бочками, и смотрю на дом Гупиля. В окне горит свет. На Гупиле карнавальный костюм. Сегодня вечером мадам Плессир дает бал-маскарад. После великолепного ужина и великолепного вина, после флирта с девицами Онфлёра, которых он будет лапать за грудь, Гупиль отправится к простой шлюхе и, как обычно, проведет у нее ночь. Я вспоминаю тело Гупиля, его жалкий фаллос и представляю себе, что он будет делать с этой шлюхой. Темнеет. Я засыпаю от запаха кислого вина. Просыпаюсь я уже непроглядной ночью. Пересекаю площадь и вдоль стен домов прокрадываюсь на задний двор. Ножом откидываю крючок на окне. Поднимаюсь по красной лестнице. Вхожу в изящно обставленную спальню Гупиля.
«Говорят, этот скряга прибил ларец с драгоценностями к полу у себя под кроватью. Одной из этих вещиц нам хватит, чтобы доехать до Парижа».
Так сказала Валери.
Я открываю дверь. В постели кто-то лежит.
Я не двигаясь стою у кровати. Гупиль спит, на его лицо падает синеватая тень. На голову, покрытую жидкой растительностью, натянут старый ночной колпак. Неужели он вернулся, пока я спал за бочками? Я жду. Сжимаю в руке нож и жду. Мне чудится, что адвокат проснулся, я попадаю ножом ему в лицо и отворяю его, как дверь. От ожидания меня знобит. В это время Гупиль открывает глаза. Но продолжает лежать. Он тупо глядит на меня, словно не понимает, что видит меня наяву. В комнате очень тихо. Мне хочется пошевелиться, что-нибудь сказать или сделать. Но меня что-то удерживает. Тишина. Ее породил король в кровати. Он распоряжается ею. Властвует над ней. Его затуманенный взгляд удерживает меня на месте. Я не дышу. Король моргает. И снова закрывает глаза. Замерев, я смотрю на Гупиля, жду, что он встанет, начнет говорить, даст наконец мне повод пустить в ход нож и увидеть его боль. Но он неподвижно лежит в кровати, он спит. Ему показалось, что он видел меня во сне.
Я заползаю под кровать и в самом деле нахожу там драгоценности. Смотрю на спящего Гупиля, на его дурацкий колпак, на лицо с закрытыми глазами.
По красной лестнице я спускаюсь в кабинет Гупиля. Подношу огонь к его бумагам, тут же загорается и мой сюртук. Я смотрю на пламя, которое лижет мою руку. Чувствую, как от запястья к локтю ползет тепло. Может, я теперь испытаю боль? Загораются стол и бухгалтерские книги. Вокруг меня все пылает. Через прожженную в рукаве дырку я вижу свою кожу. Она сморщилась, полопалась, покраснела. Но я не чувствую ничего, кроме тепла. В раздражении я выбегаю из кабинета.
Вылезаю в окно. На площади останавливаюсь под деревом и смотрю, как огонь лижет рамы. Во рту привкус железа, и только через несколько секунд я понимаю, что в кабинете Гупиля прикусил себе язык. Я тяжело и часто дышу. И думаю, что теперь могу делать все, что пожелаю, мне хочется написать это на земле носком башмака, может быть, тогда кто-нибудь поймет, что тут случилось. Но в это время наверху в доме раздается грохот, что-то рушится. С другой стороны дома слышится голос Гупиля:
– На помощь! У меня пожар!
Я шепчу:
– На помощь! У месье Гупиля пожар!
Потом поворачиваюсь и спокойно иду по улице. В воздухе полно копоти и яблоневых цветов.
3. ПАРИЖ
Дороги в те времена были хуже некуда. Карета, увозившая Валери и Латура из Онфлёра в Париж, тряслась на ухабах, делая не больше пяти километров в час. Дорога, вернее, глинистая колея была вся в выбоинах и колдобинах, колеса то и дело проваливались в непролазную грязь, пешеходы и домашний скот предпочитали передвигаться по обочинам. Терпение путников в такой поездке подвергалось серьезному испытанию.
Латур был зажат между толстой булочницей и странствующим проповедником. Булочница громко храпела, а проповедник непрерывно читал псалмы, собственноручно переписанные им в тетрадь. Его голос напоминал шипение барсука. Валери, сидевшая напротив Латура, что-то бормотала во сне. Но все эти звуки не мешали ему, и он не позволял себе раздражаться на медленную езду. Его лицо в глубоких складках было спокойно. Глаза цвета морской синевы неподвижны. Он был сосредоточен.
На коленях у него лежала книга. Выдержки из сочинения Вьессана «Neurographia universalis». Она требовала от Латура внимания. Он больше не думал ни об Онфлёре, ни о горящем доме Гупиля. Никакой тревоги он не испытывал. И уже не чувствовал себя ребенком. В своем испачканном копотью сюртуке Латур был похож на трубочиста. Он читал, опьяненный собственной силой и свободой.
Вьессан писал о белом веществе и нервных волокнах мозга. Объяснял разницу между серым и белым веществом. Белое вещество состоит из волокон разной длины. Они напоминают собой некое губкообразное тело, по которому непостижимыми путями струится дух. Так было написано в книге. Человеческое тело словно пронизано длинными шнурами, думал Латур. А в мозгу все эти шнуры собраны в единый узел. Его интересовало, каким образом боль из отдельных частей тела передается в мозг. Он заметил, что должно пройти время, прежде чем человек ощутит боль, например от удара. Что происходило в короткий промежуток времени между ударом палки, нанесенным отцом Мартеном по заду ученика, и криком боли? Латур читал.
В конце концов его глаза так устали, что буквы начали сливаться. Он оторвался от книги. Был уже вечер. Храп булочницы стал тише, даже проповедник заснул. Карета теперь катилась быстрее.
Латур поудобнее устроился на жестком сиденье. Наклонившись вперед, он смотрел на сгорбившуюся спину кучера и на его шляпу, поля которой складками лежали на шее. Латур уехал, чтобы навсегда исчезнуть из Онфлёра. Но пока карета подпрыгивала на ухабах, он думал не о Бу-Бу, не о Гупиле и не о рыбном рынке. Он думал о строении тела незнакомых ему людей. Видел их кожу, головы, открытый мозг.
Рядом с ним на полу стоял Цезарь, старая чайка. Возле нее в кожаной сумке лежали лишь самые необходимые вещи: футляр с инструментами для препарирования трупов, книги по анатомии, драгоценности Гупиля, немного одежды. И список Бу-Бу, в котором было восемь имен. Больше Латур не взял с собой ничего. В доме Бу-Бу осталось много вещей, но ему они были не нужны. Он взял только самое необходимое.
Латур смотрел на тени, падавшие от прядильных фабрик, на ряды бочек для сидра, на сараи и лачуги, на замки феодалов. Он покидал Онфлёр, покидал Нормандию, и ему казалось, что он всю жизнь ждал этого мгновения. Однако, когда он закрыл глаза, пытаясь заснуть, мысли его были полны тревоги.
Латур многого ждал от Парижа. Ратуша, остров Сите, внушающая ужас Бастилия. Ему казалось, что от этих названий веет величием и роскошью. Но когда он открыл дверцу кареты, чтобы окунуться в новую жизнь, лицо его не выражало никаких чувств. Было раннее утро. Слышались голоса,
