стеклянное и царапая все бетонное, спешит киллер.
– Вы мне заплатите за это! – утверждает администраторша, которая то появляется рядом с нами, то самым странным образом исчезает.
Бегом мы спускаемся вниз и оказываемся в холле. Там-то нас и встречает Вера с медсестрой. Мы уже разговаривали, а за спиной еще продолжался скрип багра по бетонной стене.
– Он нас совершенно измотал, – признался Антоныч.
– Кто это? – беспредельно изумленная, спрашивает Верочка.
– Долго объяснять.
– Гриша, а почему у вас на плече ковер?
– Это объяснять еще дольше, – и Антоныч кладет руку на плечо главврача. – У тебя эфир есть в чемодане? Сделай ему общий наркоз.
Ему следовало говорить потише. Оставшись на какое-то время бесконвойным, «дирижер» разбежался и, выбивая стеклянную стену холла, вместе с багром исчез на улице.
Когда мы вышли, о нем напоминали лишь огромные куски лежащего на тротуаре стекла. Я помог Грише закинуть ковер в багажник и забрался в джип.
Какая свежесть… Яблоневый сад благоухает. Сверчки пиликают. Не знаю, чего мне сейчас больше хочется – доехать до дома или выйти за городом, разлечься на траве и уснуть. Не потому, что спать хочу – я уже не хочу спать и никогда, наверное, не буду, а потому, что вряд ли в скором времени представится возможность вот так лечь и, чувствуя щекой траву, забыться…
Пока мы ехали, я мял в руке листок из блокнота новой знакомой. Зеленоглазая, теперь эта. Я курил в окно и занимался неблагодарным делом – сравнивал двух малознакомых мне женщин, пытаясь выяснить, кто из них лучше. Неблагодарным, потому что, сравнивая двух женщин, всегда оказываешься в проигрыше. В проигрыше, потому что результатом размышлений всегда становится самообман. Не бывает женщин хуже или лучше. Есть одна такая, а другая вот такая. И сравнивать их – это все равно что сравнивать кислое с длинным. Или отель в Турции с отелем на Сейшельских островах. В Турции жратва бесплатно, зато на Сейшелах нет турков. Но тур в Турцию стоит полторы тысячи долларов, а на Сейшелы – пять. Однако на Сейшелах нечего посмотреть, кроме воды, а в Турции езжай в любую сторону. Но в Турции бодяжат вино и соки, а на Сейшелах не бодяжат. Зато на Сейшелы дальше лететь, а у меня аэрофобия. Поэтому полечу я в сентябре, скорее всего, в Таиланд. Потому что ни разу еще там не был. Зато был на Сейшелах и в Турции – поэтому-то не выберу ни то ни другое. Пока есть возможность рассматривать новый мир, буду этим заниматься. А вот когда возможности не станет, тогда, пожалуй, и остановлюсь на том, что оказалось последним.
Вот и все сравнение. Полчаса сравнивал двух женщин, а в итоге решил ехать в Таиланд.
Сидя на лавочке в Мемориальном парке, Палач откусывал от хот-дога так, чтобы не запачкать пиджак. Головная боль не прошла, но теперь боль не саднила, а просто раздражала своим нытьем. У витрины одного из магазинов он осмотрел себя и привел одежду в порядок, как смог. Денег в кармане было достаточно, но не было документов. Ни водительского удостоверения, ни паспорта – ничего. И это было очень плохо, потому что, помимо того, что он совершенно не помнил, от кого он приехал в этот город, он не мог воскресить в памяти даже свое имя. Он знал лишь, что здесь, в Зеленограде, живут четверо, которых он запомнил хорошо и отчетливо, и вот этих-то четверых он должен убить. И помогала ему в этом какая-то женщина. Не то чтобы симпатичная, так, сносная. Не жена – это точно. Он такую бы не взял. Одно только и было понятно – он должен убить четверых. Но как ни напрягал свою память Палач, он не мог вспомнить за что. Может быть, они надругались над его женой? Жены Палач не помнил, что опять-таки указывало на потерю памяти. Они ограбили его бизнес? Но и о бизнесе Палач припоминал смутно. То есть делом он каким-то занимался, и дело это, видимо, процветало, коль скоро карманы набиты купюрами, но китайским ли барахлом он торговал, или в госучреждении бумаги подписывал, было опять неясно.
Последнее, что запечатлелось в его памяти, был автомобиль, в котором пахло… этой… как ее… вот это да… чем-то приятным пахло. Его туда баба сносная посадила. А он ушел и в кармане даже нет телефона. Где-то выпал из кармана, наверное. Ну, не может же быть такого, чтобы денег было навалом, а телефона вообще не было? Значит, потерял. Или украли.
– Тьфу!.. – в сердцах бросил он и зашвырнул хот-дог в урну. – Да какая разница: был–не был, потерял–украли! Я-то кто?
Мимо шла коротко стриженная женщина средних лет с мопсом на веревке.
– Женщина, вы меня не знаете?
Мимо прошла… Почему нельзя сказать просто – нет!
Палач встал и зашагал вслед за женщиной.
– Женщина, я прошу прощения. Я вот вас спросил, знаете ли вы меня.
Не обращая внимания на Палача, хозяйка вдруг занервничавшего мопса даже не повернула головы.
Палач поравнялся с ней.
– Я страшно, страшно извиняюсь. Но вот я спросил вас, а вы мне не ответили.
Женщина участила шаг. Мопс омерзительно загавкал.
Палач провел языком по зубам и снова поравнялся с беглянкой.
– Я сейчас вашего поганого шпица задушу.
Остановившись, женщина побледнела как полотно и жалобно заныла:
– Да что вам от меня нужно, ради всего святого?
– Я спросил, знаете ли вы меня!
– Нет, боже мой! Нет, я вас не знаю!
Палач обмяк. Не знает… Вот так ходи и спрашивай теперь… Может, кто поздоровается?
Он помнил себя в машине на какой-то улице. Потом был в гастрономе, потом почти прикончил двоих из четверых, потом бежал от милиции… потом какая-то гостиница… нужно возвратиться туда, быть может, его узнают.
А может, и не стоит возвращаться. Потому что все, кто его там помнит, это: двое из четверых, охранник в гастрономе, мясник в гастрономе, продавщица в киоске и мужик, у которого он попросил бензина, а тот не давал. Если они и вспомнят, то, скорее всего, опять будет милиция, а после – Мемориал славы.
Ближе к вечеру его прибило к автовокзалу.
– В конце концов, какая разница, где быть, если все равно неизвестно, кто ты? – бормотал он, крутя в пальцах билет до Костромы. – Товарищ!.. Вы не продадите мне эту сумку?.. И что, что ваша? Я же ее купить хочу. У меня есть деньги… Ну и что, что там ваши вещи… Вещи мне не нужны, мне сумка нужна… Куда я пошел?..
Палач спрятал билет в карман, подошел к мужику и подсел. Рядом они смотрелись как отец с сыном: огромный, как гора, папа лет сорока пяти–сорока семи и Палач-сын – чуть выше папиного плеча.
– Вы не будете на меня потом обижаться?
– Нет, дефективный, не буду.
– Пообещайте.
– Обещаю…
Гриша вынул из кармана трубку и посмотрел. До прилета жены он успевал приехать домой, побриться и размять лицо до состояния нескрываемого счастья.
– Слав, диск у тебя?
Я машинально повернулся к Антонычу.
– Какой диск?
– Ну… тот… Где ты и Гриша с девочками?..
– А что?
– Давай посмотрим?
– Ага, ага, – голова Геры появилась между сиденьями.
– Да там ничего интересного, – сказал я.
– Тебе почем знать, – возразил Гера. – Два человека – два мнения.
