треща крыльями и гортанно отругиваясь.
Кто бывал у Нарбутаса дома, тот знал, что там на комоде стоит гипсовая статуэтка Гоголя, приобретенная когда-то из-за поразительного сходства с Иозасом Вит«кусом. Великий сатирик, ссутулившись и уныло свесив длинный нос, меланхолически взирал на пылившиеся под его пятой прошлогодние квартирные жировки, старые письма, пожелтевшие театральные программки. В этот бумажный хлам Нарбутас сунул путевку в Кисловодск, добытую для него завкомом.
– Смейтесь, смейтесь, мужчины, – укоризненно сказал Виткус. – А все-таки курорт – это курорт. Когда я в Сухуми…
Кузнецы закричали:
– Слышали! Слышали!
– Когда едешь пароходом, кругом море. Прямо чудеса, Виткус процедил, обиженно поджав тонкие губы:
– Обратно я не морем, я летел.
– И кругом, верно, был воздух, а? – с ехидной вежливостью осведомился Нарбутас.
Виткус попробовал было оскорбленно надуться, но не выдержал и присоединился к общему смеху. Некоторое время все молча ели. Наконец заговорил Зайончковский. Он обтер свои отвислые седоватые усы, закурил, привалился спиной к забору и, дремотно глядя вдаль, сказал:
– Прошлый год жена ездила в Друскеники. Пила там какую-то тухлую водичку. Помогло это ей, как мертвому греку банки. Только потратилась.
– А что врачи говорят? – лениво поинтересовался Слижюс, тоже закурив.
Зайончковский пренебрежительно пожал дюжими плечами. Потом:
– Дура она, что ли, по врачам бегать?
Слижюс сокрушенно покачал головой:
– А ведь с виду, Стефан, ты как будто человек культурный.
Копытов закричал:
– Ай, Костас, иди ты со своими врачами! Что, ты не видишь по Антанасу, чего они стоят, все эти твои врачи с их шприцами и порошочками, чтобы их разорвало!
Подручные, из подражания кузнецам также расположившиеся на траве со своей снедью, жадно прислушивались к их разговору.
После случая с Нарбутасом в кузнице было принято подтрунивать над медициной. Вот они, наши лекари! Хотели упечь Антанаса в инвалиды. Ничего себе калека, а? Один голыми руками расклепал трех вооруженных хулиганов.
Описание этого боя каждый мог прочесть в свежем номере цеховой стенгазеты «Механизатор». Там же красовалась вырезка из «Советской Литвы» с рассказом о мужестве старого кузнеца. И рядом – приказ по милиции и благодарность Нарбутасу, а также письмо от спасенной им девушки. А над всем этим фотография кузнеца – в шляпе с лихим заломом, с веселой, хитроватой улыбкой на моложавом лице.
Копытов не умолкал:
– Так что, ты говоришь, наши мудрецы медики у тебя там нашли, Антанас? Аппендицит? Холеру?
Зайончковский язвительно вставил:
– Сердечко у него, видишь ли, цыплячье, у этого бугая.
Виткус добро улыбался всем своим длинным лицом и повторял:
– Потеха, мужчины!
А Копытов не унимался:
– Как? Как? Повтори еще раз, Антанас. Процедурки? Легкие куриные котлетки? Ой, не могу, чтоб меня разорвало! А еще что? Может, мамку, чтоб она тебя кормила на ночь титькой?
Кузнецы заставляли Нарбутаса без конца рассказывать о поликлинике. Он охотно соглашался. Каждый раз он украшал свой рассказ новыми фантастическими подробностями. Сейчас он уверял друзей, что «у этого краснорожего доктора Стубры карманы полны камешками. Ну что вы, не понимаете? Разрезал больному печенку или там мочевой пузырь, а они, оказывается, здоровые. Так он больному под нос камешек – вот, мол, дорогуша, что я выудил из вашего пузыря…»
Потом шли рассказы других кузнецов. Никто не хотел отстать.
Слижюс поначалу смеялся вместе с другими. Он знал, что этот молодецкий «треп» не более чем бравада, предназначенная для подручных, благоговейно внимавших разговору кузнецов. Слижюс знал, что эта четверка «мушкетеров» из старой кузни – ребята не простые и каждый из них гораздо серьезнее, чем казался на вид. Виткус, например, страстный любитель-ихтиолог и вывел несколько новых рыбок. Стефан Зайончковский повидал свет, был даже по ту сторону океана. Саша Копытов – студент-заочник. Ну, а об Антанасе и говорить нечего – о чем ни спроси его, он все знает.
Но когда Копытов, давясь от смеха, выволок на свет древнюю легенду о ноже, забытом рассеянным хирургом в брюхе больного, а Зайончковский, солидно покашливая, предъявил басню о какой-то чудотворной иконе, которая, представьте себе, воскрешает даже безнадежных дохляков, и даже молчаливый Виткус, разжав тонкие губы, промурлыкал заплесневелый анекдот о покойнике, чихнувшем в гробу по дороге на кладбище,
А кузнецы, растоптав в прах медицину, подымались с травы и шли, окруженные восхищенными молотобойцами, к своим наковальням и там до ночи били, гнули, крутили и распинали огненно-желтый покорный металл.
