Офицеры и джентльмены

— Миссис Трой уехала.

— Куда?

— Она не сказала. Вчера утром. Она собрала все свои пожитки и дала мне на прощание фунт. Я не знаю, как это надо понимать: то ли у нее просто больше нет ничего, то ли она считает это достаточным вознаграждением за все, что я делала для нее. Я уж хотела было сказать ей, что на чай сейчас давать не принято. То есть я хочу сказать, что сейчас, как говорят по радио, мы все помогаем друг другу. А если уж она хотела выразить свою признательность, то должна была бы дать по меньшей мере пять фунтов. К тому же я помогла ей снести вещи вниз. Она ведь довольно долго жила за границей, правда? Ах да, она еще оставила вам вот это. — Миссис Бристоу подала Кирсти конверт.

В конверте было письмо:

«Дорогая,

я очень сожалею, что уехала не попрощавшись, но уверена, вы будете рады тому, что я наконец-таки оставила ваш дом в покое. Ты была для меня просто ангелом. Я буду в вечном долгу перед тобой и Йэном. Давай как можно скорее встретимся, и я обо всем расскажу тебе. Йэну я оставила маленький сувенир — довольно жалкий подарок, но ты же знаешь, как теперь трудно достать что-нибудь хорошее.

С сердечным приветом, Вирджиния».

— А еще что-нибудь она оставила, миссис Бристоу?

— Да. Две книги. Они наверху, в столовой. Лежат на столе.

На столе в столовой лежали два томика Наина «Гораций». Кирсти не была библиофилом, но ей доводилось присутствовать на распродаже имущества, и она знала цену вещам. «Как и в случае с вознаграждением миссис Бристоу, — подумала Кирсти, — Вирджинии следовало бы оставить Йэну или что- нибудь совсем недорогое, или что-нибудь подороже этих книг». В действительности же изящные томики Наина были единственной собственностью Вирджинии — неуместный и запоздалый рождественский подарок дядюшки Перегрина.

Кирсти возвратилась на кухню.

— А не оставила ли миссис Трой какой-нибудь адрес? — спросила она.

— Она уехала недалеко. Я не уловила, что именно она сказала водителю такси, но это был не вокзал.

Тайна вскоре раскрылась. Раздался телефонный звонок. Это был Йэн.

— Хорошие новости, — сказал он. — Наконец-то мы отделались от Вирджинии.

— Я знаю.

— Тем лучше. Она все-таки оказалась умной женщиной. Я знал, что она достаточно рассудительна. Она сделала как раз то, что я рекомендовал: нашла себе мужа.

— Кто-нибудь, кого мы знаем?

— Конечно. Не кто иной, как Гай.

— О, не может быть!

— Уверяю тебя. Она сейчас здесь, в конторе. Только что вручила официальное заявление о том, что увольняется с работы и становится домашней хозяйкой.

— Йэн, не может быть, чтобы она подложила такую свинью Гаю.

— Они намерены зарегистрировать брак, как только Гай встанет на ноги.

— Он, должно быть, сошел с ума.

— А я всегда считал, что он ненормальный. У них вся семья такая, ты же знаешь. Помнишь, и брат у него был такой же.

У Кирсти еще сохранилось присущее шотландцам чувство добропорядочности. Жизнь в Лондоне и общение с Йэном не успели полностью атрофировать ее восприимчивость к явным нарушениям морали. Случалось это, правда, довольно редко, но уж если случалось, если ее что-нибудь шокировало, то в ней происходило не какое-нибудь едва ощутимое смещение почвенных пластов, а сильнейшее сейсмическое потрясение. В течение нескольких минут после звонка Йэна она сидела не шевелясь, погруженная в мрачные размышления, затем решительно направилась на Карлайл-плейс.

— О, доброе утро, сударыня, — приветливо встретила ее миссис Корнер, совсем не так, как встречала миссис Бристоу. — Вы, наверное, пришли навестить капитана Гая? А вы слышали, какие у него новости?

— Да, слышала.

— Меня это ни капельки не удивило, уверяю вас, сударыня. Я чувствовала, что дело идет к этому. Все хорошо, что хорошо кончается. Все это вполне естественно, не важно, что там было плохого или хорошего до этого, важно, что теперь они — муж и жена. Она переехала в этот дом, в комнатку вон в том конце коридора, бросает работу, и теперь у нее будет время для ухода за ним.

Пока миссис Корнер произносила эту речь, Кирсти продвигалась к двери в комнату Гая.

Войдя в комнату, она не села на стул. Подождала, пока миссис Корнер оставила их вдвоем.

— Гай, — сказала она, — я буквально на минутку. Мне надо успеть на работу. Я должна была зайти и повидаться с тобой. Я знаю тебя, может быть, не очень хорошо, но зато длительное время. Случилось так, что ты — один из друзей Йэна, которых я действительно уважаю. Ты, может быть, считаешь, что я вмешиваюсь не в свои дела, но я должна сказать тебе… — И она рассказала Гаю все, что знала о Вирджинии.

— Но, дорогая Кирсти, неужели ты думала, что я ничего этого не знаю?

— Тебе сказала Вирджиния?

— Конечно.

— И ты женишься на ней, несмотря на?..

— Именно поэтому я и женюсь.

— Ты самый последний дурак, — сказала Кирсти голосом, в котором одновременно слышались и гнев, и сожаление, и нечто похожее на любовь. — Ты поступаешь по отношению к Вирджинии по- рыцарски. Неужели ты не понимаешь, что рыцарей теперь не бывает, да и вряд ли они были когда-нибудь. Неужели ты в самом деле рассматриваешь Вирджинию как девицу, попавшую в беду?

— Но она действительно в беде.

— Она выносливая и малочувствительная женщина.

— А может быть, когда такие попадают в беду, они страдают больше, чем слабые и чувствительные.

— А-а, брось, Гай. Тебе ведь уже сорок. Неужели ты не понимаешь, какая это нелепость — разыгрывать из себя странствующего рыцаря? Йэн считает, что ты сошел с ума, честное слово. Можешь ты назвать хоть одну разумную причину, оправдывающую такой поступок?

Гай внимательно рассматривал Кирсти. Ее вопрос не был для него новым. Он ставил его перед собой и отвечал на него несколько дней назад.

— Чтобы совершать доблестные подвиги, рыцари странствуют, — сказал он. — По-моему, за всю свою жизнь я не совершил ни одного положительного поступка и уж наверняка не сворачивал с дороги в поисках возможности совершить такой поступок. В этом же случае мне предложили нечто наиболее неприятное; нечто такое, что американцы называют «находящимся за пределами долга»; нечто, требующее от офицера и джентльмена необычного поведения; нечто, над чем в клубе «Беллами» от души посмеются. Конечно, Вирджиния — выносливая женщина. Она выжила бы, несмотря ни на что. Я вовсе не собираюсь как-нибудь изменить ее своим поступком. Все это я знаю. Но, видишь ли, Кирсти, в данном случае принимается во внимание другая… — Гай хотел сказать «душа», но тут же решил, что для Кирсти это слово мало что значит. — Принимается во внимание другая жизнь. Какой, по-твоему, будет жизнь у ребенка, родившегося нежеланным в сорок четвертом году?

— Это абсолютно не твое дело.

— Оно стало моим после того, как мне предложили его.

— Дорогой Гай, мир переполнен нежеланными детьми. Половина населения Европы не имеет крыши над головой — беженцы и военнопленные. Одним таким ребенком больше или одним меньше, какое это имеет значение для всего горя в целом?

— Я не могу ничего сделать по отношению ко всем другим. Но этот случай — один из тех, где я могу помочь. И в данном случае только я, и никто другой. Я был для Вирджинии последней надеждой, поэтому я не мог поступить иначе. Неужели ты не понимаешь этого, Кирсти?