– Погоди, ты ведь детдомовский…
– И что из этого следует? Ты в смысле моего пребывания в этом заведении? У нас в детдоме не было своей школы. Всех раскидали по району. Тупиков – в коррекционные, кто побашковитее – в обычные, а меня в эту запихнули.
– Выходит, ты самый башковитый?
– Выходит, – без ложной скромности ответил Кабан. – Может, ты и не поверишь, но я был отличником. Как Веничка Ерофеев.
– Да-а?.. – произнесла Рина с таким видом, будто знала, кто такой Веничка Ерофеев, хотя никакого понятия не имела, о ком речь. Вероятно, какой-нибудь бывший одноклассник Кабана. – Тогда скажи что- нибудь по-французски.
Кабан напряг память, глаза его озорно сверкнули, и он произнес:
– Mon triste coeur bave a la poupe
Mon coeur couvert de caporal.
Рембо…
– А-а, знаю, – сказала Оленька. – Я кино про этого Рембо видела. Такой, бляха, супермен.
– Ты про другого видела, – усмехнулся Кабан. – А это Артюр Рембо. Сроду он не был суперменом. Он был поэтом и алкашом… И бродягой, как мы.
– Кабанчик, ты чудо в перьях, – восторженно воскликнула Рина. – Надо же, так по-французски шпрехаешь…
– Перевести на русский?
– Переведи.
– Плюется сердце над парашей,
Сердечко грустное мое.
Кабан засмеялся. А Медведь вообще закатился смехом, так ему понравился перевод.
– Да ну тебя, Кабан… – рассердилась Рина. – Лучше бы ты не переводил.
– Ты, Кабанище, всегда все испохабишь, – сказала Оленька.
А он, все еще посмеиваясь, сказал:
– Между прочим, в этой школе учился Филя Киркоров.
– Правда, что ли? – спросила Рина.
– Кривда, что ли… Ты меня задолбала! Какой мне смысл врать? Подумаешь, Киркоров!.. Здесь много всяких известных мудозвонов училось. Может быть, когда-нибудь Филя будет хвастать перед тобой, что учился со мной в одной школе. Вот тогда его и спроси: правда, что ли?..
– Спрошу, спрошу… Обязательно спрошу… Значит, ты здесь восемь классов окончил?.. А чего же дальше учиться не стал?
– Я не вписывался в атмосферу этой школы.
– Только не пудри нам мозги своим социальным статусом, – сказал Медведь.
– Лучше признайся честно, что ты большой распиздяй, – с деревенским простодушием поддакнула Оленька.
– Отвалите! Заколебали вы меня со своей школой! – крикнул Кабан, устремляясь от них в Яковоапостольский переулок.
За ним последовала вся компания, вырулив по Яковоапостольскому прямохонько к дому родному, то есть Курскому вокзалу.
Площадь жила в своем обычном бешеном ритме, несмотря на позднее время. Их место, лабая в две гитары, с одним комбиком, занимала другая группа музыкантов. Парни в косухах играли рок. Средненько. Без аскера. Подавали им куда меньше, чем «Детям подземелья».
– Два Коли, – объяснила Рине Оленька. – Они всегда после нас встают.
– Хуже играют… Намного, – заключила Рина.
– Да. Только засерают наше рабочее место. Ничего… Скоро их Цыган отсюда прогонит.
– Почему?
– Говорят, Коля-волосатый пел жене Цыгана и мозги ей пудрил, что она самая красивая.
– Ну и что? Подумаешь…
– Как что?! Ты прикидываешься или, правда, ни хуя не сечешь? Цыгану не понравилось.
– По-моему, наоборот. Он гордится должен, что его жене такие комплименты говорят.
– Ну, не знаю… – неуверенно сказала Оленька. – Конечно, приятно… Но мужики таких вещей не понимают. Мне еще никто не говорил, что я самая красивая.
– Разболтались, цыпочки, – прервал их разговор Медведь. – Пойдемте… Надо мобилы зарядить, а то не успеем.
Рина удивилась, где они в такое время собираются заряжать свои телефоны?
– Щас увидишь, – загадочно улыбнулся Кабан.
Они направились к павильону «Евросеть». Постучались в окошко. Дверь отрыл Витя-охранник, заспанный, с небритой мордой.
– Вы че так поздно?
– Гуляли, – ответил Кабан. – Держи.
Он протянул Вите-охраннику три мобилы с зарядниками, свою, Медведя и Оленьки.
– Шоник подгреб?
– Давно уже… Он за вас уже отдал полтинник.
– Ваще красавчик! Опять отработал кого-то.
– Ну да… Но немного… Накиньте мне еще пару червончиков..
– Не, Вить… у нас ровно сорокет остался. На носки.
– А-а, на носки… Ну, тогда ладно.
– Вить, покажи девочке экспонаты, – попросил Медведь.
– За каким?
– Да она ни разу не видела.
– Да? – он оживился. – Ну заходите.
Они вошли в павильон. Витя-охранник довел их до своей коморки и включил свет.
– Вот, смотри, – сказал он Рине.
Какую фантастическую картину она увидела!
Сорок, а может, больше, мобильников лежали рядами на подзарядке. Они мерцали разноцветно, источали различные звуки, одни рычали, другие пищали, лаяли, кукарекали, исполняли всякие мыслимые и немыслимые мелодии – это было нечто! Рина так и застыла в изумленном восторге. Витя-охранник, важничая, сказал:
– Поняла теперь? Это – моя работа! У меня весь вокзал запитывается.
– Я просто тащусь!
– Ладно, хватит тащиться. Пойдем. А то останемся без матрасов, – сказал Кабан, увлекая за собой Рину.
В зале ожидания он прямиком направился к платному туалету. Бабка-кассирша не только билеты в сортир продавала, но еще и подторговывала ходким товаром – носками. Пара – семь рублей. Кабан купил четыре пары и роздал всем.
– Меняй свои на эти, – сказал он Рине.
– Зачем?
– Меняй. Если не хочешь, чтобы от тебя воняло, как от него, – Кабан кивнул в сторону бомжа, который дрых в углу прямо на голом полу. – Мы здесь каждый день покупаем себе носки! Насчет женских вещей тебя Оленька просветит, поняла?
– Поняла.
– На вокзале душ есть. Завтра мы с тобой помоемся, – сказала Оленька.
Старые носки полетели в урну.
– И запомни еще одно правило: никогда не ходи сюда одна.
– А почему?
Терпение Кабана лопнуло.
