Платье она покупала не на развалах Черкизовского рынка, явно в фирменном бутике, куда Рина и заходить стеснялась. Дорогая косметика, отпадные украшения. Видно, что жена Цыгана знала себе цену. И это была очень высокая цена. Но так же было видно, что она и Цыгану цену знала. И его цена была гораздо ниже, чем она ценила себя. Рина безошибочной женской интуицией это поняла. «Все с тобой ясно, Цыган», – подумала она. И почувствовало свое превосходство над ним.
Оленька уплетала курицу за обе щеки, масло текло по пальцам и подбородку. Медведь подкладывал Рине шаурму и овощи, но и себя не забывал. Все вокруг жевали и пили. Уже и тосты были не нужны. Цыган, начав говорить, не мог остановиться, никому не давал себя перебить. Да никто и не старался.
– Тут на кольцевой ветке произошла смешная история, – кричал Цыган со смехом. – Сошлись в одном вагоне два карманника и не просекли друг друга. Оба начали отрабатываться. Выходят они, значит, на одной станции. И офигевают. Один думает: «Вот эту мобилу я отработал, а где же моя?» А другой вор в пяти шагах стоит и то же самое мыслит: «Вот эту мобилу я отработал, а где же моя?» Посмотрели они друг на друга и поняли, кто кого отработал. Ну, ясно, обменялись они мобилами, каждый свою себе вернул. И заржали, как дураки…
История понравилась, смешно, кто понимает. А здесь это все понимали.
– Так выпьем же за НКВД! – предложил Цыган.
– Хватит тебе пить, – скандально потребовала жена.
– Ну, милая… Ну, пожалуйста… За НКВД я просто обязан выпить!
– А что такое НКВД? – крикнул кто-то через стол.
– НКВД означает – Нету Крепче Воровской Дружбы! – объяснил Цыган. – Но я точнее скажу – Нету Крепче Вокзальной Дружбы.
– Тогда погнали – за НКВД!
Веселье продолжалось, набирая высоту.
– Давайте петь…
– Пусть Цыган споет…
– Пусть сыграет на новой гитаре!
– Пусть сыграет на новой гитаре и споет!
– Цыган, «Мама джан» спой…
«Мама джан» пусть Шоник поет, – сказал Цыган, взяв в руки гитару. – Кстати, почему Шоника нет?
– Он за Надькой поехал, – сообщил Кабан. – Где-то пропадает…
– Странно. Неужели забыл о моем дне рождения?
– Подгребет. Еще не вечер. Пой, что хочешь.
Цыган выдал классный проигрыш.
– Не гитара – Богиня! Самая настоящая Богиня! – он закрыл глаза и запел старую песню Виктора Петлюры «Наш путь», которую очень любил и исполнял так, что до печенок пронимало:
«Вот от такого Цыгана можно потерять голову», – подумала Рина, глядя то на него самого, то на его жену. Та, видно по всему, такие же чувства в эти минуты испытывала. «Бросит она Цыгана, – подумала Рина, – когда он ей надоест. А надоест очень скоро. Ничего, Цыган не пропадет, другую найдет. Богатенькую, которая согласится его содержать за такие песни».
В это время в переход спустились карманники Ваграм, Армен, Арсен, Вазген и Карен. Цыган кивнул им, но, как и положено, не остановил песню. Ваграм общим кивком поприветствовал сборище, Рине отдельно улыбнулся, а с Ашотом поздоровался за руку. Как только Цыган допел песню, король подошел к нему и картинно вручил пять стодолларовых купюр, улыбаясь, словно его телевизионщики снимали.
– Поздравляю, брат!
Все захлопали и Цыгану, и Ваграму сразу.
– Это не все еще! – Ваграм поднял руку. – Карен, давай…
Карен отметился бутылкой армянского коньяка «Арарат». Цыган поочередно обнялся с карманниками и тут же в шесть стаканчиков разлил коньяк. Ашот поднес ворам румяный шашлык на шампурах.
– Все себе налейте, – распорядился Ваграм. Он сказал тост в честь Цыгана, проследил, чтобы все выпили и потом только сам выпил.
– А теперь, брат, нам надо отдельно с тобой пообщаться. Давай отойдем.
Цыган поспешно, с тревогой, последовал за ним, догадываясь, что предстоит какой-то тяжелый разговор. По пустякам его не стали бы выдергивать из-за праздничного стола. Ваграмова свита шла следом. Они поднялись наверх из перехода.
– Я тебя очень уважаю, Цыган, но ты мне объясни, как ты за одним столом хлеб ломаешь с пидором? – сразу спросил Ваграм.
Цыган изменился в лице. Суровое обвинение. Он даже вспотел.
– Это… кто это?
– Ну, пидорок, малолетка… как его? Арсен?..
– Бесенок, – подсказал Арсен.
– Да, Бесенок. Он на Китай-городе ротиком и попкой торгует!
– Опа-на…
– Вот так. Я верю, что ты не знал, иначе бы другой разговор вышел… Чтобы больше я его на вокзале не видел, да? И вообще не видел… Ты все понял?
– Да, Ваграм, конечно, Ваграм. Спасибо, что просветил…
Они простились. Цыган вернулся к столу, схватил Бесенка за шиворот и поволок из перехода.
Все затихли, гадая, что такое мог натворить Бесенок. Обрывок их разговора долетел, пока Цыган тащил малолетку по лестнице.
– … или я тебе булочки не покупал?!
– Покупал.
– Водичку я тебе покупал?!
– Покупал… Ай, Цыган, не надо.
– Или я тебе ширнуться не давал?
– Давал, давал…
– Так какого же тогда ты, членососка, на Китай-городе делал?
Вот оно что… Ну, Бесенок, влип по-крупному.
Цыган ударом отшвырнул его к стене.
– Не бей, Цыган, не бей! Не бей, братка…
– У тебя язык поворачивался меня братом называть?! – взвился Цыган. Но заметив, что прохожие на них смотрят, не учинил над Бесенком ту расправу, которую он заслуживал. – Скажи спасибо, что у меня такой день… Вали отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было. Увижу, будешь у всего вокзала сосать! Понял!? Ты мое слово знаешь…
Цыган спустился вниз, погрозил кулаком малолеткам.
– Ну, говнюки, относишься к вам по-человечески, а от вас только и жди подлянку…
Он залпом выпил, чтобы успокоить нервы. Жена помешать не успела.
Внезапно Оленька сорвалась с места, выбежала из перехода, метнулась к троллейбусной остановке. На лавочке сидел Бесенок, поджидая троллейбус, чтобы уехать куда подальше, и плакал. Кровь шла у него из носа, он слизывал ее языком. Уличный закон жесток, он карает, не зная жалости. Вокзал отрекся от своего сына и изгнал, как злой отчим изгоняет из дома нелюбимого пасынка.
Оленька присела перед ним на корточки и протянула ему шестьсот рублей, все, что у нее было.
– Я слышала… Не ходи больше на Плешку, сгниешь там. Купи себе билет и уезжай из Москвы.
– Побудь со мной, – плача, попросил Бесенок.
– Мне нельзя с тобой общаться, ты – пидор.
– А сама-то – лесбиянка! Лесбиянкой быть можно? Почему голубым нельзя? – выкрикнул Бесенок и запрыгнул в подошедший троллейбус.
Оленька вернулась в переход. Веселье скомкалось. Тонус праздника упал. Надо было оживлять
