– Михаил Алексеевич, не слушайте его! Ему надо было найти повод, чтобы еще раз показать «величие» его расы… Давно пора его исключить! Кстати, и за прогулы тоже.
– Этого мы сделать не вправе… Вы же прекрасно понимаете, – шеф беспомощно развел руками. – К тому же инцидент произошел за территорией школы и вне школьное время. Обычная мальчишеская разборка. – Директору явно не хотелось раздувать историю, выносить сор из избы, и он выгораживал Максима. – Нас это, по сути, не касается. А успеваемость у него нормальная, несмотря на прогулы.
– Как это – обычная разборка? Форменное избиение! Он фашист, фашист. Поймите же – он фашист!!! – забилась в истерике завуч.
– У нас полшколы таких бильярдных шаров. Что же нам теперь всех исключать?! – снисходительно ответил директор.
– Да я – фашист! – Максим резко вскочил со стула. – Когда какой-то хач избивает и грабит русскую, а тем более Девушку, это че? Средство выживания для бедных, так вы это назовете? А когда я – русский, отомстил по принципу «око за око»… Это фашизм? Я даже любому русскому ебало набью, если он ее тронет! И мои взгляды на мир тут ни при чем!..
– Во-первых, не матерись. А во-вторых, лучше мы поговорим с матерью. На собрании.
– Свободен, Свинцов, – поспешно сказал директор.
Максим, закрывая за собой дверь, услышал слова директора: «Я бы точно так же поступил… При чем тут фашизм? Вы всегда сильно преувеличиваете по поводу наших учеников».
В коридоре его ждала Лера:
– Ну как?
– Как обычно. Отшил я Олеговну по полной…
– Молодец. Ты у меня самый лучший, – она нежно поцеловала его в губы. – Проводишь меня?
– Конечно, пойдем.
Улица наполнилась маем. Солнце плавилось в центре безоблачного неба, ослепляя тех, кого не накрывали кроны деревьев. Люди возвращались с работы, кто-то спешил на вечерние смены. Гремели трамваи, шумели автомобили, шелестели листья, кричали рекламщики, молодежь тусовалась допоздна, иногда между группировками вспыхивали разборки и тогда слышались удары дубинок и звон цепей во дворах. Все это рождало музыку Улиц, которую так любила Лера. Да! Она не могла жить без этой музыки. Иногда, даже специально выходила из дома, чтобы одной пройтись и послушать. Эти звуки придавали ей уверенность, но в тоже время она как бы отрешалась от мира. Сейчас с ней рядом Макс – ее любимый парень и проверенный соратник, они держались за руки, она чувствовала его пульс и оттого теперь жизнь воспринималась ею как желанная реальность.
– Собрание сегодня, – сказала Лера, – Евгеша сказала, что если матери не будет, то из школы выпрут.
– А если будет, то тебя из дома выпрут.
– Не выпрут. Для матери главное образование, а не поведение.
– Так она пойдет?
– Придется сказать.
Они дошли до подъезда.
– Слушай, Лер, поможешь мне сегодня?
– Конечно, а в чем?
– Ну, к нам в район парнишка переехал, тоже скин. Ты его познакомишь с нашими, лады?
– Лады, а ты че не сможешь?
– Да, я сегодня на дачу рассаду повезу бабке.
– Ок! Познакомлю.
– Пасибо, милая. Ну, тогда пока. Вечером напишу. – Они поцеловались.
Лера поднялась в квартиру. Дверь открыла мать.
– Привет, мам. Сегодня в школе родительское собрание. Просили явиться. Деньги возьми, за охрану и уборку.
– Ладно. Гулять пойдешь, купи фарш – котлеты сделаю. После собрания я пойду к тете Нине – ненадолго. Деньги на зеркале.
– Не вопрос, куплю.
Закрыв за матерью дверь, Лера взяла гитару. Играла она не очень, зато у нее был красивый голос:
Закончив петь, она распахнула окно и пошла на кухню. Хотелось чаю. Замок на двери щелкнул – пришел дед.
– Валерия, привет.
– Здорово, ты че так упился вчера?
– Да ла-адно!
– Че ладно? Расческу с телефонной трубкой перепутал, мешок мусорный в раковину поставил…
– Правда?
– Кривда! А еще взял второй том Ленина и с балкона, как с трибуны, во всю глотку цитировал!
– Ну, это я еще помню, а про раковину…
Дед уселся за стол, Лера налила чай и разделила рогалик.
– Ну и че там по телику? – спросил дед.
– Теракт в Грозном – уазик военный взорвали.
– Когда ж это кончится…
– Да уж, не говори.
– А про выборы че?
– Ну, у КПРФ твоей 40 % избирателей – даже больше, чем вчера.
– Отлично, я за это выпью!
– Да ты за все, что угодно, выпьешь, – улыбнулась Лера.
– И за это тоже! Пролетарии всех стран, опохмеляйтесь! – дед достал из своей неубывающей заначки пузырь и прямо из горла глотнул, закусил рогаликом. – Хорошо! Как только ее беспартийные пьют?
– Так же, как партийные. Коммуняки…
– Коммунисты всегда умели пить. И не пьянели, – дед нравоучительно поднял палец. – Пьянеть им было нельзя.
– Ну да, не пьянели, – дразня деда, перебила Лера. – Сами же Союз и пропили.
– Союз Ельцин пропил. Как только из партии вышел, так и стал пропивать, – и в свою очередь перешел в наступление на Леру. – Слушай, а чего это твои кореша так по-идиотски тебя приветствуют?
– С чего ты взял, что по-дурацки?
– А то нет?! «Хайль Гитлер»… Разве это не дурость? Вы же называете себя русскими националистами. Русскими! И «Хайль Гитлер»… Мы ему жопу надрали. А вы – «Хайль Гитлер». Ну, не глупость ли? При том не просто глупость, а несусветная глупость. Согласись.
– Ну, это просто ритуал такой, – Лера не знала, как возразить деду. – Не я это придумала.
– Слава КПСС, что не ты.
– К тому же, дед, приветствуя друг друга, мы говорим «Зиг хайль», а не «Хайль Гитлер».
– Какая разница? Что в лоб, что по лбу. А эту гадость, «Майн кампф», по кой хер читаешь? И еще этого мудака – Муссолини…
– Разобраться хочу. Сама…
– Да с ними давно уже разобрались! А вы всякий хлам из могил повытаскивали. Остолопы, одно слово.
– А коммунисты твои не остолопы? – ехидно спросила Лера.
– Остолопы, – вздохнул дед. – Если такую страну просрали, то, конечно, остолопы. Тут и спорить нечего.
Он огорченно опорожнил внеочередную рюмку и сердито откусил рогалик. Помолчали. Разговор
