IV. Коан
Коан представляет собой род проблемы, заданной наставником своему ученику для решения. «Проблема» — термин малопригодный, а потому я предпочитаю японское Ко-он (по-китайски Кунь-он). «Ко» — буквально «общественный», «публичный»; «он» — «документ». Но «общественный документ» не имеет ничего общего с дзен. Единственным «документом» дзен является текст, принесенный каждым из нас при рождении, который мы пытаемся расшифровать, пока не ушли из жизни.
В Махаяне есть легенда, согласно которой Будда произнес, выходя из тела матери: «Небо вверху, земля внизу, один я самый почитаемый». Таков завещанный Буддой «документ»; те, кто успешно его читает, являются последователями дзен. Тут нет никакой таинственности, все нам здесь открыто и «публично» — для каждого из нас. Для тех, у кого есть глаза, чтобы видеть, изречение не представляет трудностей. Если в нем вообще имеется какой-то скрытый смысл, то сокрытое находится по нашу сторону, а не в «документе».
Кося находится в нас самих, и наставник дзен только указывает нам на него, чтобы мы могли яснее его видеть. Наставник обычно ходит с посохом или с палкой, которыми пользуются при переходе через горные дороги. Сегодня посох превратился в символ власти в руках наставника, и он часто к нему обращается, чтобы эту власть продемонстрировать.
Наставник дзен может поднять посох перед собравшимися и сказать что-нибудь вроде следующего: «Это не посох. Как вы его назовете?» Он может высказаться так: «Если вы говорите, что это посох, вы „прикасаетесь“ [или утверждаете]; если вы не называете посохом, вы „идете против“ [или отрицаете]. Как вы назовете его помимо утверждения или отрицания?»
Этот коан является не просто диалектическим. Вот одно из решений, данное сведущим учеником: однажды, когда наставник это произнес, один монах вышел из рядов, взял посох у наставника, сломал его пополам и бросил обломки на землю.
Другой наставник вознес свой посох и сделал загадочное заявление: «Если у вас есть посох, я дам вам. его; если у вас его нет, то я его у вас заберу». Иногда наставник совершенно законно спрашивает: «Откуда вы пришли?» или «Куда вы идете?» Но он может вдруг переменить тему и сказать: «Как мои руки похожи на руки Будды! Как мои ноги сходны с ослиными!»
Могут задать вопрос: «Какой смысл в том, что руки похожи на руки Будды, а что касается схожих с ослиными ног, то звучит это фантастически. Предположим, так оно и есть, но какое отношение это имеет к последним вопросам существования, которыми мы всерьез занимаемся?» Заявления и вопросы наставника могут считаться «бессмысленными» — если вам хочется так их обозначить.
Еще несколько примеров подобной «бессмыслицы» в речах наставника.
Когда ученик спросил: «Кто тот, стоящий в одиночестве и без товарища посреди десяти тысяч вещей?» — наставник ответил: «Отвечу тебе, если одним глотком выпьешь Западную реку».
Нашей непосредственной реакцией на это будет: «Но ведь это невозможно!» Однако история говорит нам о том, что это замечание наставника раскрыло темный подвал в сознании вопрошавшего.
Тот же наставник ударил в грудь монаха, чьей ошибкой был вопрос: «Каков смысл в том, что Бодхидхарма пришел в Китай с Запада?» Это равнозначно вопросу: «Каков последний смысл дхармы?» Но когда монах поднялся с земли и оправился от боли, он смело и с самым сердечным смехом заявил: «Как странно то, что любая форма самадхи в этом мире находится на конце волоса, а я прослеживал тайный смысл до глубины корней!»
Какое отношение может иметь удар наставника к смелым заявлениям монаха? Этого нам не понять, пока мы основываемся на интеллекте. Каким бы бессмысленным нам это ни казалось, лишь наша привычка к концептуализации ведет к упущению последней реальности, хотя она стоит прямо перед нами во всей наготе. В «бессмыслице» немало смысла, она Позволяет проникнуть за покров — он существует до тех пор, пока мы находимся по ею сторону относительности.
Эти «вопросы и ответы» (по-японски «мондо»), эти высказывания наставника, обозначаемые сегодня словом «коан», не были известны как таковые в те дни, когда они создавались. Они были тогда просто путем для ищущих истину, путем к просветлению, по которому наставники вели монахов. Сколько- нибудь систематическое изучение дзен начали наставники эпохи Сун приблизительно в XII веке. Один из них избрал в качестве коана и задал ученикам для медитации принадлежавшее Джошу «My» (по-китайски «By»). История «My» такова: Джошу Джушин — по-китайски Чжао-чжу Чуншень — был одним из великих наставников дзен Ганской династии. Однажды его спросил монах: «Обладает ли пес природой Будды?» Наставник ответил: «Му», что буквально означает «нет», «не обладает».
Но там, где «My» используется в качестве коана, смысл уже неважен — это просто «My». Ученику следует сконцентрироваться на бессмысленном звуке «My» независимо от того, значит это «да» или «нет» — либо что-нибудь другое. Просто «My», «My», «My».
Монотонное повторение звука «My» продолжается до тех пор, пока ум не насытится им целиком, пока не останется места для любой другой мысли. Тот, кто вслух или про себя произносит этот звук, с ним теперь отождествляется. Больше нет индивида, повторяющего «My», есть только «My», само себя повторяющее. Движется не сознающая себя личность, но «My». Это «My» стоит, сидит, ходит, ест, пьет, говорит или молчит. Индивид исчезает из поля сознания, его отныне заняло «My». Вся вселенная теперь лишь «My». «Небо вверху, земля внизу, я один самый почитаемый!» «My» и есть это Я. Мы можем теперь сказать, что «My», Я и Космическое Бессознательное — все три суть одно, а одно — все три. Когда преобладает это состояние единообразия или тождества, сознание оказывается в уникальной ситуации, которую я называю «сознательно бессознательной» или «бессознательно сознательной».
Это еще не опыт сатори. Это соответствует тому, что известно как самадхи — «равновесие», «единообразие», «невозмутимость» или «спокойствие». Для дзен этого недостаточно; должно произойти пробуждение, которое взрывает равновесие и возвращает к относительному уровню сознания. Тогда имеет место сатори. Но этот так называемый относительный уровень в действительности нерелятивен. Это — граница между сознательным и бессознательным уровнями. Стоит ее коснуться, и обычное сознание проникается сообщениями бессознательного. В этот момент конечный ум осознает свою укорененность в бесконечном. В христианских терминах это — время, когда душа прямо внутри себя самой слышит голос Бога Живого. Еврейский народ мог бы сказать, что Моисей находился в этом состоянии ума на горе Синай, когда он услышал Господа, произносящего свое имя как «Я есмь сущий».
Вопрос таков: «Как наставники эпохи Сун обнаружили, что „My“ является действенным средством для опыта дзен?» В «My» нет ничего интеллектуального. Здесь иная, чем в мондо, ситуация. Конечно, всякий вопрос предполагает интеллектуализацию. «Что представляет собой Будда?», «Что такое Я?», «Каковы главные принципы буддистского учения?», «В чем смысл жизни?», «Стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить?» Кажется, что все эти вопросы требуют некоего «интеллектуального» или умозрительного ответа. Если всем тем, кто задает эти вопросы, ответить, что им нужно вернуться в свои комнаты и заняться исследованием «My», — как они это воспримут? Они будут просто ошарашены, да и непонятно, как исполнить такое поручение.
Следует напомнить, что позиция дзен заключается в игнорировании всякого рода вопросов, поскольку само вопрошание противоречит духу дзен. Он ждет от нас уловления самого вопрошающего, а не вопроса, который он задает. Это можно подтвердить следующими примерами.
Башо До-ичи был одним из великих наставников Ганской династии; мы могли бы даже сказать, что это с него начинается дзен. Его обращение со спрашивающими было самым революционным и оригинальным. Одним из спрашивавших был Суйрьо (или Суйро), которого наставник сшиб с ног, когда тот спросил об истине дзен[23]. В другой раз Башо ударил монаха, пожелавшего узнать первый принцип буддизма. А в третий раз дал в ухо тому, чья вина заключалась в вопросе: «Каков смысл прибытия Бодхидхармы в Китай?»[24]
Внешне эти грубые выходки Башо не имеют ничего общего с заданными ему вопросами, если не считать их родом наказания для тех, кто был достаточно глуп, чтобы задавать такие жизненно важные вопросы. Странным кажется и то, что эти монахи вовсе не были оскорблены или разгневаны. Напротив, один из них был так переполнен радостью и восхищением, что воскликнул: «Самое странное в том, что все
