— Мне помогли, — наконец признаюсь я.
— Ну вот и хорошо! — Ван Гроот воодушевленно поднимает рюмку. — Вот мы и начали говорить. А когда двое таких людей, как мы с вами, начинают беседовать, появляется надежда на то, что они в конце концов договорятся обо всем. И хорошо. Могу я задать вам первый вопрос?
— Все равно, их очередность не имеет значения.
— О нет, вы ошибаетесь! — качает головой ван Гроот. Он снова становится задумчивым, как будто прислушивается к чему-то. Потом он поднимается, берет мою рюмку и направляется в сторону бара, где стоит бутылка, и наполняет рюмки.
Я медленно поворачиваю голову, делая вид, что наблюдаю за его движениями.
И понимаю, что где-то поблизости находится еще кто-то. Может быть — в прихожей. Я услышал подозрительный шорох и весь внутренне собрался.
Но ван Гроот ничего не слышит. Он бросает на рюмки рассеянный взгляд, зачем-то доливает еще по капле… С его языка готова сорваться очередная сентенция, он даже уже скривил губы в улыбке.
С треском распахнулась настежь входная дверь. В ней появляется коротышка с автоматом наизготовку В глазах его хищный блеск.
Ван Гроот прирастает к месту. Не выпуская рюмки, он медленно поднимает руки. Темные капли заливают его безукоризненный серый пиджак.
— К стене, — командует коротышка. — И без фокусов!
Ему достаточно одного взгляда, чтобы понять, что я не могу ни поднять руки, ни двинуться с места.
— Туда! — показывает он ван Грооту место дулом автомата.
Ван Гроот послушно делает несколько шагов, двигаясь, как сломанная механическая кукла. Поднятыми руками он опирается на стену.
В этот момент со стороны сада доносятся тихие шаги. На террасе появляется человек, рука его ложится на ручку двери Но дверь не поддается. Не задумываясь, человек плечом выбивает стекло.
Крупные куски с противным звоном летят на пол, человек, пригнувшись, перешагивает через каркас двери.
В новом посетителе я узнаю Макса. Макса из радиологической лаборатории. Он пересекает комнату, для порядка бросив на меня взгляд, чтобы увериться в том, что крепко привязан, и встает за спиной у ван Гроота. Пистолет в его правой руке упирается в спину бельгийца, а левая рука ловко обшаривает его пиджак и брюки. Макс извлекает из кобуры, надетой у ван Гроота под пиджаком, его пистолет и небрежно сует оружие в свой карман.
— Так, — произносит он наконец, — думаю, что мы поспели вовремя. Можешь повернуться! — бросает он ван Грооту. — Я должен задать тебе пару вопросов.
Не опуская рук, ван Гроот поворачивается к Максу. Я сижу неподвижно — ничего другого мне и не остается. Я только зритель этой зловещей сцены, которая пока не имеет ничего общего со мной.
— Вам придется дать объяснения папе Джакомо! — тихо говорит ван Гроот с угрозой. Его тон не очень вяжется с поднятыми руками.
Лицо Макса искажает гримаса. Взгляд у него сейчас не утомленный, а откровенно злой.
— Вот как! А я только что собирался спросить тебя, кто твой хозяин. Значит, папа Джакомо? Ну и что ты успел выжать у этого типа в кресле?
“Тип” — это, конечно, я, а чтобы в этом не оставалось сомнений, Макс тычет в мою сторону пистолетом.
— Он еще не начал… говорить, — заикаясь, отвечает ван Гроот.
— Значит, не пожелал, а? Быть не может! — притворяется удивленным Макс. — Ну значит мы и впрямь успели вовремя. — Гейне! — окликает он коротышку, не опускающего ствол автомата, — не стой как памятник, займись делом!
Тот и правда стоит в дверях как статуя, лишь ствол автомата покачивается из стороны в сторону. Наконец, задрав ствол к потолку, коротышка делает в мою сторону один шаг который кажется мне вечностью, и…
И как подкошенный падает на пол. Автомат со стуком опускается рядом, почти у моих ног.
Макс стремительно поворачивается. Пистолет в его руке описывает полукруг в поисках цели. Палец готовится нажать на спуск.
Вот только стрелять ему не в кого. Я по-прежнему сижу связанный в кресле, а больше в комнате никого нет.
В это время ван Гроот отскакивает от стены, и его рука со страшной силой опускается на голову Макса. Пистолет Макса летит в сторону. Ван Гроот замахивается, и очередной удар заставляет Макса мешком опуститься на ковер. В падении он толкает низкий столик с которого скатываются на пол рюмки и стаканы.
— Скорее, — кричу я и вскакиваю с кресла. — Займись Максом! — Веревка которой я был привязан, валяется у меня в ногах.
Ван Гроот, или капитан Савов, что одно и то же, достав из бара наручники склонился над бесчувственным Максом. Через минуту запястья Макса уже украшали стальные браслеты.
Я же занимаюсь коротышкой — придерживая веко одним пальцем, заглядываю в невидящий глаз.
— Скоро придет в себя, — сообщаю я — Через пять—шесть минут. А теперь посмотрим, сумел ли Ханке справиться с “Медведем”, оставшимся в машине.
Не успел я произнести это как с улицы донесся вой полицейских сирен. Он усиливался и вскоре на железных оградах Бергстадена заиграли холодные синие блики, свидетельствуя о приближении полицейских машин.
За бортом самолета ревут двигатели, но здесь, в салоне, чувствуется лишь ровная вибрация, передающаяся телу через кресло и приятно расслабляющая мышцы. В иллюминатор заглядывает ослепительное солнце, отражающееся в снежных глыбах проплывающих внизу облаков. Думаю о том, что не прошло и недели, как я впервые увидел вот такие же облака, в которых отражалось сияние северного солнца. А кажется — прошли месяцы. Конечно, это все от напряжения и головокружительного развития событий, заполнивших дни недели.
Я протягиваю руку, опускаю цветной экран иллюминатора. Облака, над которыми мы летим, приобретают ярко-синий оттенок, небо становится фиолетовым, каким-то негостеприимным. Нет, без экрана было лучше.
Откидываю голову на спинку кресла, закрываю глаза и стараюсь думать о чем-нибудь другом, отвлечься от событий в Кронсхавене. Заранее знаю, что это бесполезно. Снять физическое напряжение легко, нервное — намного труднее В сознании продолжают всплывать — словно эпизоды из фильма — отдельные сцены событий, вспоминаются беседы, мелькают отрывочные мысли. Ничего этого мне сейчас не нужно, все это лишь утомляет, но видно, так уж устроена человеческая память — у нее свои законы, не подчиняющиеся человеческой воли. Потом, в Софии, когда мне придется писать доклад, я буду мучительно стараться извлечь из памяти те же сцены и мысли, но из этого ничего не выйдет. Доклад получится сухим, неровным, полным казенных фраз, вызывающих в душе раздражение и чувство стыда.
Доклад. Я написал десятки докладов и постоянно терзался мыслью, что не могу изложить точно, что же происходило Всегда мне чего-то недоставало, и только хорошенько подумав, я понимал чего. В докладах излагаются факты и мотивы, но в них почти никогда не упоминается о чувствах — о том самом, что предшествует мотивам и фактам О том, что заставляет людей поступать совсем не так, как требуют обстоятельства и житейское благоразумие. О чувствах, толкающих на нелепые ошибки и еще более нелепые поступки.
В убийстве Манолова я обнаружил странную помесь холодного разума и чувств. Что же случилось на самом деле?
Я снова обдумываю факты, потому что факты — основа моего будущего доклада.
Центром событий стал Манолов и его работа. Теперь я уже знаю, как это было Итак, Манолов каждое утро появлялся в институте, усаживался за свой письменный стол у окна и пододвигал к себе микроскоп, а
