– Теплей будет, – пошутил Фунтов.
Дорога на новый аэродром готова. Обледенение самолётов уничтожено. Можно двигаться. Сняв закрепляющие машины тросы, Иванов полез в кабину, решив отрулить самолёт на новое место. Не тут-то было! Моторы ревели на полном газу, а самолёт не двигался с места. Несмотря на принятые меры, лыжи 'намертво' примёрзли ко льду. Пришлось на помощь моторам мобилизовать все силы, которыми располагала экспедиция. Дудоров приспособил к лыжам домкраты, Киш запряг в самолёт всех ездовых собак, а Титов расставил людей. Только после этого самолёт тронулся с места.
Усталый, с ввалившимися глазами, Семёнов не удержался от шутки:
– Вишневский, вы знаете мощность нашего самолёта?
– Будто сами не знаете? Тысяча двести сил!
– Нет, ошибаетесь, батенька! Больше.
Заметив недоумение на лице Вишневского, он добавил:
– Тысяча двести лошадиных, двадцать собачьих и семь человечьих сил!
Вишневский криво улыбнулся.
Лишь к утру следующего дня обе машины были перетащены на новый аэродром. Иванов сдержал своё слово. Несмотря на передвижения, связь с ледоколом ни на минуту не прерывалась. Всё время, пока самолёты, по выражению Фунтова, 'меняли квартиру', он сидел за большой льдиной, раскинув красную шёлковую палатку аварийной рации, и каждые десять минут сообщал новости Беляйкину.
Наконец машины прочно укреплены на новом месте. Дудоров не удержался и 'про запас' вморозил пару лишних тросов. Свернув в кольца, он уложил их на лыжах своего 'З-1'. Заметив это, Иванов улыбнулся.
– По местам! – коротко скомандовал он и прибавил: – Ложитесь, отдыхайте, товарищи. Дежурным останется Фунтов.
Не прошло и десяти минут, как все заснули богатырским сном. Бодрствовал один Фунтов. Уложив на место свою аварийную рацию, он сейчас сидел на своём обычном месте в кабине.
После длительного пребывания на морозе Фунтова быстро разморило. Но он не сдавался, разгоняя сон непрерывным разговором с радистом ледокола. Когда тема разговора иссякала, а сон клонил непреодолимо, Фунтов выскакивал на мороз, поправлял весело шумящие примуса обогревателя и бегал взапуски с собаками.
Ледокол 'Иосиф Сталин' вторые сутки рыскал по разводьям, то и дело меняя курс. Беляйкин почти бессменно шагал по капитанскому мостику. Глаза его покраснели от бессонницы и напряжения. Он то и дело хватался за висящий на шее большой морской бинокль и всматривался в окружающие ледокол льды. Он искал и не мог найти льдину, пригодную для посадки самолётов. 'Вот будь у меня сейчас на борту хотя бы 'Ш-2' – совсем другое дело, – с досадой думал он. – Самолёт давно бы нашёл необходимую льдину'.
8 августа в шесть часов утра отдохнувший Иванов лично разговаривал с Беляйкиным. Он сообщил начальнику экспедиции, что может вылететь немедленно.
– К сожалению, не могу принять вас. Кругом ледяное крошево. Самолётам сесть негде.
Иванову совсем не улыбалась перспектива 'сидеть на льдине и ждать погоды'. Перенесённый шторм многому научил его. Но делать было нечего. Беляйкин приказал, ни на минуту не прерывая связи, продолжать научные исследования.
– Есть! – коротко ответил лётчик.
За завтраком Иванов сообщил экипажу о своём разговоре с Беляйкиным. Семёнов и Вишневский не скрывали радости – они могли продолжать свою работу. Правда, командир звена был вынужден несколько охладить их пыл, приказав далеко не отлучаться и всякую минуту быть готовыми к отлёту.
– Мы вылетаем не позже чем через двенадцать часов, – многозначительно добавил он.
Определив астрономическим путём место стоянки самолётов, Вишневский обнаружил, что шторм значительно сместил льдину на северо-запад и помог её дрейфу. Это ещё больше подзадорило Семёнова. Теперь у него не было недостатка в помощниках, и скоро в разных местах появилось несколько новых лунок, пробуравивших толщу льда. Уже первые промеры дали замечательные результаты. До шторма эхолот показывал головокружительные глубины в четыре-пять тысяч метров. Здесь же стало значительно мельче, и установленный над одной из лунок эхолот дал совершенно неожиданный результат: сорок метров! Для Семёнова стало совершенно очевидно, что дно в этом месте гористо и острые вершины подводного хребта поднимаются очень высоко, чуть ли не до самой поверхности. Общее же падение глубины привело Семёнова к выводу, что где-то поблизости на западе должна находиться неизвестная земля.
Присущая всякому учёному осторожность заставила Семёнова взять себя в руки и не делать опрометчивых предположений. Однако мысль о земле он крепко затаил в себе, решив во время предстоящих полётов к полюсу обязательно проверить свои предположения. Во всяком случае он был рад, что не с голыми руками, а с богатейшим сырым материалом вернётся на зимовку в Тихую.
Иванов показал себя неисправимым оптимистом, когда собирался улетать со льдины 'не позже чем через двенадцать часов'. Прошло трое суток, прежде чем Беляйкин сообщил, что льдина найдена и ледокол готов принять звено. Всё это время каждый из экипажа Иванова был занят своим делом. Семёнов и Вишневский, углубившись в свои исследования, не замечали, как летит время. Фунтов и Киш спокойно работали. Им тоже некогда было скучать – ледокол вызывал лагерь круглые сутки, каждые десять минут. Нередко к аппарату подходил Беляйкин, требовал Иванова и подолгу разговаривал с ним. Четыре раза в сутки рация ледокола передавала лагерю составленные Уткиным обзоры международных событий и новости с родины. Их нужно было записывать. Пользуясь этими записями, Титов 'вспомнил старинушку' и, как некогда в аэропорте, выпускал 'первую ледяную' стенгазету. Дудоров почти не выходил из пилотской рубки самолёта, что-то подсчитывая. Видимо, и здесь его не оставлял изобретательский зуд…
11 августа Беляйкин предложил вылететь. Через час оба самолёта, покружившись над ледоколом, совершили посадку на льдину.
Вся команда радостно приветствовала вырвавшихся из ледового плена людей. Худые и чёрные от полярного загара, они по трапу поднялись на палубу.
Через несколько дней ледокол вернулся в бухту Тихую. Отсюда Иванов дважды выступал по радио, рассказывая о своём полёте и пятидневном пребывании на дрейфующей льдине. Гидролог Семёнов выступал вместе с ним, сообщая о своих научных наблюдениях, впервые произведённых на 85-м градусе северной широты. Оба доклада транслировались почти всеми крупными станциями мира. Слушали их и на Шпицбергене. Об этом раньше других узнал Иванов, получивший неожиданную весточку от Ани. Она поздравляла его с удачным перелётом и желала весёлой зимовки. 'Видно, не только погода изменчива в Арктике… – радостно думал он, сочиняя ответ. – Неизменно только одно: после шторма всегда наступает штиль!..'
Наступали будни зимовки в Тихой.
ПОЛЯРНАЯ ЗИМОВКА
Лётная группа Блинова зимовала на Западном Шпицбергене – самом большом из группы островов, расположенных между 76-м и 80-м градусами северной широты, 10-м и 28-м градусами восточной долготы.
